И плеск чужой воды… Русские поэты и писатели вне России. Книга вторая. Уехавшие, оставшиеся и вернувшиеся

Пушкинские строки «Есть упоение в бою и бездны мрачной на краю…» прямо относятся к Бабелю, он явно ходил по краю, когда стал посещать литературный салон своей одесской знакомой Евгении Ханютиной и соперничал в любовных успехах с наркомом НКВД Ежовым, мужем Евгении Соломоновны. Бабелю казалось, что, сближаясь с чекистским логовом, он тем самым избегает опасности. Наивное заблуждение: Бабеля пасли «органы» с 1934 года, и фиксировалось все то, что он говорил о советской власти.

За ним пришли на рассвете 16 мая 1939 года на дачу в Переделкино. Когда кончился обыск, Бабель тихо сказал жене Антонине: «Не дали закончить…». Вероятно, писатель имел в виду «Новые рассказы». «Когда-то увидимся…» – обратился Бабель к жене и исчез за тяжелыми воротами Лубянки.

При обыске в Николоворобинском изъяли 15 папок, 11 записных книжек, 7 блокнотов с записями, более 500 писем – материалы на несколько томов. Из книг, подаренных Бабелю, выдирали листы с дарственными надписями… И завели «Дело № 419», обвинили писателя в шпионаже, ну конечно, французский и австрийский шпион!..

Далее Сухановская тюрьма, пытки, выбитые показания… В апреле 39-го в Сухановскую тюрьму угодил и бывший нарком Ежов. Погибла и Евгения Ханютина.

На допросах Бабель признался в том, чего не совершал, оговорил ряд своих коллег, но потом отказался от своих показаний. Но это уже не имело никакого значения. 27 января 1940 года в 1.30 Исаака Бабеля расстреляли, а его останки кремировали. Был человек – нет человека. Творил писатель – и больше уже ничего не сочинит.

Вдове в течение долгих лет на все ее запросы о судьбе Бабеля отписывали: «Жив. Здоров. Содержится в лагерях». А потом Бабеля реабилитировали: невиновен! Вернулись книги. Первое издание «Избранного» Бабеля появилось в 1957 году. И те, кто не знал творчества Бабеля, воскликнули: «Какой мощный стилист!» Кстати, сам Бабель как-то написал Паустовскому: «Стилем-с берем, стилем-с. Я готов написать рассказ о стирке белья: и он, может быть, будет звучать, как проза Юлия Цезаря».

В 1946-м Иван Бунин в Париже беседовал с кем-то из сталинских эмиссаров: «Скажите, вот был такой писатель – Бабель. Человек бесспорно талантливый. Почему о нем ничего не слышно? Где он теперь?»

Интересный вопрос: где? В сталинскую эпоху отправляли на смерть и в забвение не только писателей, но сподвижников самого вождя, к примеру, в какой-то момент Сталин хотел зачеркнуть и маршала Семена Михайловича Буденного. Того, кто прославился в Гражданскую войну и ответил на вопрос: «Вам нравится Бабель?» – «Это смотря какой бабель», – усмехнулся маршал. И вот к нему на дачу поехали чекисты с ордером на арест. Когда Буденный их увидел у ворот, он бросился к телефону звонить в Кремль: «Иосиф! Контрреволюция! Меня пришли арестовывать! Живым не сдамся!» Затем выставил пулемет «Максим» и приготовился отразить вторжение. Чекисты отступили, и маршала после этого случая оставили в покое.

Бабель не был маршалом, и у него не было пулемета. И он спокойно отдал себя в руки судьбы.

И последнее. Внук Бабеля – Андрей Малаев-Бабель – прозаик, режиссер, педагог, профессор университета в штате Флорида, США, в отличие от деда, не такой любознательный и не лезет к краю пропасти, в бездну на краю, а скромно делает то, что ему нравится, и, в частности, фильмы и спектакли, посвященные деду – Исааку Бабелю. Кстати, на обложках всех прижизненных книг писателя значится: Иван Бабель. Бабелевский розыгрыш?..

Борис Пильняк – одинокий волк Октября

Ровесник Бабеля – Пильняк. Прозаик совершенно иного стиля, но та же ужасная судьба: не раз имел возможность остаться за рубежом, но ею не воспользовался, не остался, не захотел стать эмигрантом. И после очередного вояжа на Запад возвращался. Истый возвращенец. А в итоге погиб в сталинской мясорубке.

Борис Андреевич Пильняк (настоящая фамилия Вогау; 1894, Можайск – 1938, расстрел). Отец – земский врач из немцев-колонистов, мать – русская, из купеческой семьи. В 1913 году окончил реальное училище в Нижнем Новгороде, а в 1920-м Московский коммерческий институт (нынешняя Плехановская академия). Писать начал рано – в девять лет. Однако началом своей литературной деятельности писатель считал 1915 год, когда появились его первые рассказы под псевдонимом Б. Пильняк. Первая книга «С последним пароходом» вышла в 1918 году. Пильняк считал себя учеником Алексея Ремизова: «Мастер, у которого я был подмастерьем».

В рассказе «Расплеснутое море» (1924) Борис Пильняк признавался: «Мне выпала горькая слава быть человеком, который лезет на рожон. И еще горькая слава мне выпала – долг мой – быть русским писателем и быть честным с собой и Россией».

Он и имел горькую славу. Был честен. Лез на рожон, за что и поплатился своей жизнью.

Писательский взлет Пильняка пришелся на революцию, которая дала новые темы и новую авангардную манеру письма (ритм, динамика, осколочность и эскизность текста). Недаром Пильняк однажды высказался по поводу Максима Горького: «Хороший человек, но – как писатель устарел». Широкую известность Пильняку принес роман «Голый год» (1921). Маститый критик Вячеслав Полонский писал: «Вряд ли другой советский писатель вызывал столь противоречивые оценки, как Пильняк. Одни считают его не только писателем эпохи революции, но и революционным писателем.

Другие, напротив, убеждены, что именно реакция водит его рукой. В таланте Пильняка мало кто сомневался. Но его революционность вызывала большие сомнения».

Николай Тихонов не без зависти написал о Пильняке: «Верховодил в литературе… занял место первого трубача революции своими романами». Нет, никаким трубачом Пильняк не был. Он был писателем-аналитиком и пытался разобраться в политических и социальных процессах, происходящих в новой России. Он не «слушал музыку революции», он ее анатомировал и поэтому пристально присматривался к большевикам, «кожаным курткам», – кто такие и откуда (это уже потом Булат Окуджава придумал другое определение – «комиссары в пыльных шлемах»).

«…В исполкоме собирались – знамение времени – кожаные люди в кожаных куртках (большевики!) – и каждый в стать, кожаный красавец, каждый крепок, и кудри кольцами под фуражкой на затылок, у каждого больше всего воли в обтянутых скулах, в складках губ, в движениях утюжных, – в дерзании. Из русской рыхлой корявой народности – лучший отбор. И то, что в кожаных куртках, – тоже хорошо: не подмочишь этих лимонадом психологии, так вот поставили, так вот знаем, так вот хотим, и – баста!» («Голый год»).

В этом своевольном, ницшеанском «баста!» никакой апологетики, никакого восхищения, а выражение сути «кожаных курток».

В книге «Отрывки из дневника» (1924) Пильняк открыто декларирует:

«Я не… коммунист, и поэтому не признаю, что я должен быть коммунистом и писать по-коммунистически, – и признаю, коммунистическая власть в России определена – не волей коммунистов, а историческими судьбами России, и, поскольку я хочу проследить (как умею и как совесть моя и ум мне подсказывают) эти российские исторические судьбы, я с коммунистами, т. е. поскольку коммунисты с Россией, постольку я с ними, признаю, что мне судьбы Р.К.П. гораздо менее интересны, чем судьбы России…»

Пильняка действительно мало волновали всякие идеоло-гемы, он был просто русским писателем, таким, как Чехов, Борис Зайцев, Бунин, но без этих мотивов печали и пессимизма. Пильняк был более оптимистичным и светлым в восприятии жизни. Хотя в своем знаменитом романе «Машины и волки» (1924) он достаточно мрачен и пишет о волчьей России, что «вся наша революция стихийна, как волк», что дало повод современникам сказать, что по Пильняку выходит, что главный герой Октября – волк. Тут следует отметить, что образ волка, который олицетворяет, с одной стороны, жестокость по отношению к своим жертвам, а с другой – он сам является жертвой (известная формула – палачи и жертвы), привлекал не одного Бориса Пильняка. К теме волка обращались и Есенин, и Мандельштам, и Высоцкий («Идет охота на волков..