И тысячу лет спустя. Трэлл

Дома, длиною по десять, а то и двадцать метров, были разбросаны по всему периметру полуостровка — деревню огибала небольшая речушка, входившая в Волхов. Как ее называли тогда, Мирослава еще не знала, но на современных картах это была Ладожка.

Дома те были сооружены из плетня, а затем обмазаны глиной. На крыше — солома, усыпанная снегом. Скота во дворе не было видно, и это очень отличало деревню от общины Олега и Глеба. Скандинавская деревня.

Было сразу понятно, что ее привели в покои главного человека крепости или деревни. Дом был самым теплым местом из тех, в которых Мире удалось побывать за минувшие два дня. Стены были полностью обтянуты шкурами животных. Дом был разделен хиленькими перегородками на комнаты, у которых не было четвертой стены или дверей. Все они выходили к каменному очагу в центре дома. Над очагом был подвешен чугунный котел, уже остывающий. Подле очага стоял прежде богато накрытый стол — кто-то уже хорошо пообедал. Пахло жареным мясом и элем, от которого у Миры тут же закрутило живот после вчерашнего. Она отвернулась в сторону, чтобы побороть тошноту, и тут-то заметила специальную комнату для скота, отведенную прямо в доме. За невысокой перегородкой две коровы смотрели на нее с любопытством. Больше никого в доме не было видно.

Катарина провела Мирославу дальше, в самую дальнюю комнату. Они завернули внутрь «отсека», и ноги пленницы подкосились. Мужчина, вероятно, хозяин дома, стоял спиной к гостьям и одевался. Мирослава заметила его широкую спину, покрытую длинными красными шрамами от шеи до поясницы. Такие шрамы могли оставить только свистящие плети или медвежьи когти. В углу на деревянной лавке сидела опрятно одетая женщина и штопала рубаху. На ее пшеничных волосах сверкали бронзовые украшения. «Вероятно, она жена хозяина», — решила Мирослава. Подле нее в небольшой плетеной корзинке сосал свои пальцы младенец.

Мужчина обернулся, увидел Мирославу, и на его суровом лице появилось искреннее детское изумление. Он был удивлен не столько ее красоте, сколько чистоте и свежести. Любая женщина-викинг хотела бы оказаться на ее месте, и потому жена хозяина тоже не оставила ее без внимания. Она отвлеклась от рубахи, поднялась с лавки и, рассматривая чужестранку, словно застыла в пространстве. Все внимание находившихся в комнате людей было приковано к Мирославе. Даже младенец оставил свои пальцы и уставился на нее.

Хозяин подошел ближе, не стесняясь своего интереса и желания, но вдруг вспомнил о своей жене и покашлял, чтобы прочистить горло.

— Добро пожаловать, но хотелось бы знать, кого мы жалуем…

Мирослава не могла проронить ни слова. Мужчина пугал ее даже больше того, кто смог поднять руку на младенца. В ту секунду она поняла, что именно он всегда будет иметь над ней власть, что бы она ни сделала и куда бы она ни пошла. Он станет именно тем, кого она будет понимать с полуслова и полувзгляда. И когда она это ощутила и пропустила через себя, она поняла, кто перед ней стоит.

— Конунг Рёрик, — прошептала она.

Мирослава подняла глаза и встретилась с его горящим взглядом. Все стало таким сложным и понятным одновременно. Все шесть лет в университете Мира занималась историей Скандинавии. Она знала все официальные и неофициальные теории о том, кто такой Рёрик, существовал ли он, приходил ли он на русскую землю и становился ли первым князем. И теперь он стоял перед ней во всей своей страшной красе. Ужас сжал грудную клетку, и к горлу подступил ком.

Прежде увидев его спину, Мирослава подумала, что мужчине было не больше двадцати. Когда он повернулся лицом, она дала ему все сорок. Но девятый век был обманчив. Она судила о внешности по меркам того времени, в каком была рождена. Это работало и в обратную сторону. Никто из викингов не дал бы ей двадцать пять. В таком возрасте их женщины боролись за жизнь с северными болезнями, мазали обветренные и морщинистые лица мазями из трав и не только имели детей, у них порой были уже и внуки. Скажи Мирослава Катарине, что ей давно за двадцать, рабыня тут же решила бы, что перед ней сама ведьма, продавшая душу за вечную молодость.

Мирослава закрыла глаза, сделала глубокий вдох, а затем выдох, и пропустила холодный воздух через красные губы. Лекарство, данное ей Катариной, помогало и прибавляло храбрости.

«Это просто моя книга, просто моя книга. Я сплю. Я в коме. Я умерла. Это то, что осталось в моей голове. Это я. Все хорошо», — мысли хаотично сменяли друг друга.

Мирослава открыла глаза и бесстрашно и нагло посмотрела на конунга. Теперь он был ничем, лишь иллюзией. Как странно видеть перед собой то, что было когда-то лишь образом, сотканным из мыслей и выраженным в словах. Каждый писатель мечтал бы увидеть во плоти то, что создал на бумаге. Но каждый ли смог бы это вынести?

— Почему ты молчишь, женщина? — Рёрик пальцами поднял ее подбородок. — Откуда знаешь мое имя?

— Девушка не понимает нашего языка, — заговорила рабыня. — Райан по ошибке привез ее вчера вместо Линн, которая, кстати, готова и ждет во дворе. Мы пришли к вам, чтобы узнать, какова будет ваша воля и как нам лучше поступить с этой девушкой.

— Что скажешь, Ефанда? — он взглянул на жену, которая все это время молча и покорно стояла в углу.

— Пожалуй, нужно узнать, откуда эта девушка. Каков ее статус? Знатных ли она кровей? Бывшая ли рабыня? Что, если она навлечет на нас беду и нежеланных гостей? Откуда она знает твое имя?

— По ее рукам видно, что она не работала ни дня, — заключил Рёрик и недовольно пошевелил бровью. — Я не видал еще таких чистых ногтей. Не рабыня. А имя… кто ж его не знает здесь? Вероятно, Синеус сам и сказал. И его трэлл.

Ефанда сжала руки в кулаки и ссутулилась.

— У нас уж половина крепости говорит, мол, она ведьма, — прошептала рабыня, стоявшая позади Мирославы. — Одним богам известно, что за злые дела она творила ночью в лесах.

— Брось ты, глупая! — рассмеялась Ефанда. — Тот рыжий парнишка, что ходит вечно с Синеусом, — она обратилась к мужу, — разве он не говорит на четырех языках? Она бела как снег... Девушка северная… Она должна понимать хоть один язык из тех, что знает этот парень... Либо она просто притворяется.

— Думаешь, подосланная? — тихо ответил Рёрик, не сводя с Мирославы пристального взгляда. — Ты мудра, Ефанда. Прикажу этому псу разговорить ее, а там посмотрим, что с ней делать. Может, она нам хорошо послужит, — он произнес последние слова намеренно громко, чтобы проверить, поймет ли его девушка, дрогнет ли хотя бы один мускул на ее лице, но оно оставалось каменным.

Рёрик вернулся к своему прежнему занятию и накинул на обнаженное тело шерстяную рубаху, затем кожаный лоскутный жилет, затянул его ремнем. Все это время Мирослава стояла посреди комнаты и почти не дышала. Ноги затекли. Неловкое молчание делало ситуацию еще более устрашающей и неестественной. По их взглядам, переговорам между собой и жестам Мира понимала, что они гадают, кто она такая и как с ней поступить. Ее задачей теперь было заслужить уважение и доверие. Но этому вряд ли суждено было случиться, ведь в ее ближайшие планы входило освобождение рабыни Линн, чтобы не дать ей заживо сгореть на костре. Только не сейчас. Только не на ее глазах. Этому место лишь в ее книге.

«Чертова книга, — мысленно усмехнулась Мирослава. — Если бы у меня была возможность, я бы переписала ее вдоль и поперек... И что бы я написала тогда? То, что я вижу теперь, не выразить и словами…»

Мирослава, не зная, куда себя девать, смотрела то на потолок, из которого небрежно торчала солома, то на небольшой кривой столик подле Рёрика. Сколько интересных вещей она там увидела: и гребни, и щипчики, и рог для питья медовых напитков. Но больше всего ее поразила настольная игра в виде доски и фишек, расставленных на ней по квадратам. Она видела это прежде. Но где? Где?..

Рёрик закончил одеваться, накинул на себя шубу, взял гребень со столика, расчесал бороду, поцеловал жену в щеку (чему она сама удивилась) и вышел из комнаты, не сводя пристального и недовольного взгляда с Мирославы. Он смотрел на нее так, будто пытался насквозь пронзить ее взглядом, узнать все, что находится внутри. Но Мирослава знала этот взгляд. Обычно мужчины смотрят так на желанную, но запретную женщину.

— Добро пожаловать в Альдейгьюборг, женщина. Чувствуй себя, как гостья.