И тысячу лет спустя. Трэлл

Рёрик послушался. Он медленно убрал руку с ее шеи и вытер большим пальцем крупную слезу, катившуюся по ее румяной щеке.

— Я не спал с другими, — тихо ответил он так, будто смилостивился. — Быть может, я жесток, но справедлив. Я не спал с другими. Хотя мог бы. Не стращай меня своим возвращением к брату. Ты и сама знаешь, что он жив только потому, что ты моя жена. Мне ничего не стоит сегодня же их всех вырезать!

Конунг взглянул на младенца и, наконец, решил взять его на руки. Делал он это с опаской, словно то был вовсе не младенец, а зверек, который в любой момент может цапнуть за пальцы.

— У него твои глаза, — Ефанда с облегчением вздохнула и заговорила тем же ласковым и покорным голосом, что прежде.

— Я видел, как смотрит на тебя Синеус... Как прежде он не смотрел на тебя. Ты ничего не хочешь мне рассказать?

Рёрик потрогал указательным пальцем щечку младенца, словно проверял, живой ли он, настоящий ли. Маленький Игорь открыл голубые глаза, и его губки растянулись в улыбке. Он задергал крошечными ручками, пытаясь ухватить Рёрика за длинную бороду.

— Не болтай ерунды, муж... — тихо ответила Ефанда, а потом пожалела и подумала: «Не был ли тон мой слишком груб? Не разгневала ли я его?»

Ефанда лукавила. Она и впрямь заметила, как изменился Синеус, с тех пор как муж был в отъезде. Он все чаще говорил с ней, приходил понянчиться с малышом, что было не в его духе: Синеус детей не любил и, как оказалось, с легкостью их убивал. Он заботился о ней в те дни, когда она лежала с горячкой, и только благодаря его заботе она, возможно, теперь была жива и оправдывалась перед мужем. Все это Ефанда списывала лишь на благородность Синеуса и на его обязанности. Случись что с женой конунга — он первый будет отвечать за то своей головой.

— Я пойду найду и потороплю Катарину, — Ефанда пыталась уклониться от неприятного ей разговора.

— Стой, жена.

— Да, Рёрик?

— Что ты будешь думать, если я захвачу Хольмгард?

— Новгород?

— Да, Хольмгард.

— И зачем же тебе это? Разве ты не собирался вернуться домой, в Дорестад?

— Ну, чтобы разграбить и подчинить себе другие земли и их людей, их торговые пути и базары, сделать их вассалами и наложить дань, необязательно оставаться там навсегда. Так что ты думаешь?

Ефанда натянула улыбку. Она подумала о своем отце, которого не видела так много лет и с которым была в ссоре столько же. Но все же, представив его скорую смерть, Ефанда встревожилась.

— Я твоя жена. Куда бы ты ни пошел, я пойду за тобой, Рёрик. Ты сделал и моего брата и его людей вассалами, и я все еще здесь.

***

Райан пришел к Мирославе первым. Бедная девушка сидела на полу под столом и наказывала себя слезами. Она еле-еле оторвала кусок от своего платья, точнее рукава, так как подол оказался слишком крепким, сложила его вдвое и положила между ног. Другим рукавом она затерла на полу то, что осталось от вчерашнего эля. Сжавшись в углу и обняв колени, Мирослава говорила сама с собой. Она плакала так много и так сильно, что ничего уже не видела из-за опухших век.

— Как это уни-ни-ни... унизи... тельно... — прохрипела Мира, поймав сочувствующий взгляд Райана на себе, и завалилась на бок. Меньше всего ей хотелось, чтобы ее видели вот так: лежащую на полу в платье, красном от крови и коричневым от собственной рвоты.

Вчера эль и брага смогли смягчить увиденное и помочь пережить случившиеся. И сегодня, когда Мира открыла глаза, она первым делом подумала о том, каким странным оказался сон. Она даже повернулась на бок, чтобы рассказать об этом мужу, но Александра не было рядом. Католический крест на каменной стене, который она увидела первым, когда проснулась, шептал: «О нет, кажется, ты все еще спишь, Мирослава. Кажется, ты не можешь проснуться…»

— Я принес тебе поесть, — Райан уверенно зашел в комнату и поставил на стол миску с горячим бульоном. — Эй, ты в порядке?

При взгляде на Мирославу вся его уверенность куда-то улетучилась. Он попытался помочь девушке встать, она взяла его руку, но была слишком слаба. Райан держал ее за талию и смотрел в ее зеленые глаза, чтобы понять, что случилось.

— Почему ты вся в крови? Тебя кто-то обидел? Кто-то был здесь ночью?

— Райан… почему ты до сих пор носишь эти похлебки?.. Пожалуйста… я не делала тебя таким, — Мирослава, зная, что он не поймет ни слова, будто бы задавала этот вопрос сама себе. — Ты уже должен был сражаться. Должен был объявить им всем войну…

Мирослава аккуратно и нежно убрала его руки со своей талии и подошла к столу, на котором стояла похлебка. Пахло отвратительно.

— Ты слишком мягок. И если мне придется здесь остаться, мне придется полагаться только на себя.

— Я не понимаю, что ты говоришь.

— Когда ты впервые увидел Марну, ты тут же взялся за меч, чтобы отстоять право быть рядом с ней. А мне… ты носишь эти вонючие похлебки и закрываешь дверь на засов с той стороны… — говорила она тихо, разочарованно. — Мой Райан запирает меня на засов… пока я здесь лежу в собственной блевотине и истекаю кровью.

Она посмотрела ему прямо в глаза, лениво перевернула миску, и коричневая жидкость растеклась по столу.

— Как долго еще ты собираешься быть рабом? — она тихо спросила, но голос все же возвращался к ней. — Пора начинать то, для чего я тебя создала, Райан. Я уготовила для тебя иную судьбу!

Он наблюдал за ней, как за человеком, который выжил из ума. Зачем она говорила с ним, зная, что он не поймет ни слова? Зачем опрокинула миску? Что случилось с ней за одну ночь и куда пропала та Марна, что держала свою руку на его груди и с нежностью называла его по имени и фамилии? Почему она так грустна и уставша?

Мирослава вдруг закрыла лицо руками и начала дышать глубоко и часто, чтобы привести себя в чувства, справиться с болью. Разве вина Райана была в том, что он теперь раб и заложник обстоятельств? Разве вина Райана была в том, что Мирослава оказалась здесь тогда, когда Райан еще не обрел смелость бороться? Разве не она создала его и сделала рабом?

Райан приготовил для нее таз с горячей водой и свежие одежды. Мирославу позабавила мысль, что книжный Райан был не правильным книжным Райаном. Он не спасет ее ото всех и не победит отряд дружинников одной рукой с мечом, пока второй будет обнимать ее за талию, чего ждет каждая читательница. А они и рады обмануться.

Катарина, рабыня Ефанды, пришла, чтобы помочь Мире заплести волосы и одеться. Она посмотрела на пленницу, выгнула брови и посмеялась над ней. Миру это задело. Она знала, что перед ней лишь рабыня, которая обязана ей своим существованием, но даже эта рабыня позволяла себе насмехаться над ней. В ту минуту Мирослава пожалела, что ничего не писала о Катарине и ничего не знала о ней. Иначе была бы рада, если бы на одной из страниц Катарина споткнулась и упала в помойную яму, куда гадят все викинги.