Игра на двоих

Следующий день оказывается ничуть не проще своего предшественника. За завтраком я с долей злорадства узнаю, что Эффи разбудила трибутов на рассвете, чтобы они успели подготовиться к встрече с Цезарем. Им обоим придется вытерпеть трехчасовую лекцию Бряк о том, как держать себя перед камерой, зрителями и Фликерменом. Мы с Хеймитчем переглядываемся, дружно закатываем глаза и, не слушая возмущенных криков Эффи — что-то о безответственности — отправляемся на прогулку по городу. Проснувшись сегодня утром, я неожиданно поняла, что мне хочется хотя бы на несколько мгновений почувствовать себя частью праздника, что отмечают сейчас на улицах Капитолия. Хеймитч удивился моей просьбе, но не стал возражать. Вижу, что ментор готов сделать все, что угодно, чтобы отвлечь меня от происходящего в эту минуту в Центре Подготовки, и я безумно благодарна ему за это.

Мы возвращаемся в пентхаус после полудня и моментально попадаем в водоворот творящейся вокруг суеты. Все по знакомому сценарию: тело, лицо, кожа, волосы, ногти. Нас с Прим готовит одна команда. Моя подопечная варится в масляной ванне, а я тем временем прыгаю в душе под струей кипятка. Вернувшись в комнату и увидев разложенные на столе инструменты, девочка издает писк полузадушенной мыши. Октавия и Вения избавляют нас от лишней растительности на лице и теле, а заодно подравнивают волосы, укоротив их примерно на треть. По времени все процедуры длятся примерно вечность. Я собираюсь мирно задремать в глубоком кресле под тихую беседу Флавия и остальных, но умоляющий взгляд Примроуз заставляет меня проснуться. Она нервничает от того, что с ней делают эти куклы, и от того, что ждет ее вечером. Поддавшись внезапному порыву, я протягиваю ей руку. Она цепляется за нее своей и улыбается. «Не того боишься», — одними губами шепчу я девочке. Та смелеет и сама заводит ничего не значащий разговор с кружащей вокруг нее Октавией. Удовлетворенно усмехнувшись, я закрываю глаза и откидываюсь на спинку кресла, позволяя помощникам Цинны делать все, что заблагорассудится. Ведь мне хорошо известно, что стилист обозначил границы и дал этой тройке разноцветных клоунов четкое указание не переусердствовать.

Как только команда подготовки заканчивает свою работу, в комнату проскальзывает Цинна с ворохом черно-белых тряпок. Знаю, не должна так называть созданные моим гениальным другом произведения искусства. Он протягивает мне черное платье со спущенным плечом и коротким разрезом внизу. Когда я втискиваюсь в этот узкий шелковый футляр, облегающий, словно вторая кожа, стилист приносит картонную коробку с обувью. Каблук так высок, что, когда я обуваю туфли, приходится схватиться за подоспевшую Вению, чтобы не упасть. Октавия делает мне макияж, покрывая веки слоем дымчатых теней, а губы — липким прозрачным блеском. Флавий укладывает непослушные волосы в замысловатый пучок и украшает его небольшой серебряной короной. Последний штрих — длинные перчатки и горсть угольно-черных блесток на обнаженном плече и ключице.

Теперь очередь Примроуз. Белое платье из шелка с длинной струящейся юбкой и рукавами из легкой, полупрозрачной ткани. Сандалии с таким невероятным количеством тонких ремешков, что сам Цинна успевает запутаться, прежде чем находит последнюю застежку. Светло-русые волосы связаны в косу, несколько коротких прядей обрамляют лицо, придавая ему нежность. Почти незаметные на бледной коже тени цвета рассветного неба и тот же бесцветный блеск для губ. Она похожа на ангела: не хватает только пары крыльев. Я бесконечно долго смотрю на ее отражение, не решаясь сказать ни слова.

— Ты очень красивая.

Эти слова, готовые сорваться с моих губ, произносит она. До меня не сразу доходит, что Прим говорит обо мне. Слабо улыбнувшись, я лишь качаю головой в ответ.

— Хотела бы я быть такой, как ты.

Моя улыбка гаснет. Я поворачиваюсь к девочке, внимательно смотрю ей в глаза и со всей серьезностью, на которую способна, говорю:

— Не надо, Прим. Я далеко не лучший пример для подражания.

Трибуты стоят друг за другом, ожидая своей очереди выйти на сцену. Менторы и стилисты должны сидеть в первом ряду зрительного зала, наблюдая за своими подопечными и оказывая им моральную поддержку. Я вижу, какими испуганными становятся глаза Примроуз по мере того, как за кулисами остается все меньше трибутов. Тогда, шепнув Хеймитчу, что присоединюсь к нему и Эффи через минуту, я подхожу к девочке и, наклонившись к ней, шепчу:

— Я лучше многих знаю, как ты себя чувствуешь. Не собираюсь читать тебе нотаций о правилах поведения — Эффи об этом уже позаботилась —, но скажу пару слов. Один очень умный человек когда-то попросил меня не слушать ничьих советов и просто быть самой собой. То же самое я говорю тебе сейчас. Ты можешь бояться чего угодно, но ты должна найти в себе силы быть той, кто ты есть.

— А кто я?

Я усмехаюсь.

— Ты сама ответила на свой вопрос вчера утром.

С этими словами я мягко подталкиваю девочку к сцене, где ее уже с нетерпением ждет Цезарь, и незаметно пробираюсь в зрительный зал.

— А вот и она, самая юная участница Семьдесят Четвертых Голодных Игр!

Когда Примроуз появляется из-за кулис, весь зрительный зал во главе с уронившим микрофон Цезарем восхищенно вздыхает и теряет дар речи. Я судорожно сжимаю руку сидящего рядом Хеймитча, пока тот переводит озадаченный взгляд с девочки на меня и довольного Цинну. Эффи прикладывает к лицу кружевной платок, пытаясь скрыть слезы.

По дорожке, ведущей в центр зала, медленно идет ангел. В зале так тихо, что слышен шорох ее шелковой юбки. Примроуз двигается так осторожно и плавно, что при взгляде на нее создается ощущение, будто она летит, почти не касаясь пола ногами в сандалиях. За ее спиной развеваются два широких белоснежных крыла, объятых огнем. Язычки пламени вздымаются вверх, окутывая девочку сероватой дымкой. Она кажется чем-то нереальным — видением, призраком — чем угодно, но только не человеком. Прим подходит к самому краю сцены. Свет в зале гаснет, и мы видим ее словно парящей в воздухе над нами. Да, она выше всех нас. Выше целого мира. На лице девочки отражается столько эмоций, но страха среди них нет. А в следующее мгновение на ее платье появляются алые пятна, словно Прим истекает кровью. В ответ на мой испуганный взгляд Цинна шепчет: «Ты же хотела, чтобы все увидели, что делает наш жестокий мир с такими ангелами, как она. Они увидят… ».

Даже сам Цезарь стоит позади нее, не говоря ни слова. Тишину прерывает звук гонга: их время истекло. Они даже не прощаются: Прим разворачивается и, улыбнувшись ведущему, улетает со сцены и скрывается за кулисами. Вслед за ней спешим и мы: интервью с Питом можно увидеть и на многочисленных экранах, которыми увешаны комнаты позади сцены.

— Все в порядке? — тихо спрашиваю я, поймав девочку на выходе из зала.

— Да, — нервно смеется она. — По-моему, Цинна слегка перестарался с алой краской.

Тем временем Цезарь наконец стряхивает оцепенение, в которое он впал при виде Примроуз, поднимает с пола микрофон под добродушные смешки публики и приветствует последнего трибута. Пока они разговаривают, я ловлю себя на мысли, что совсем не знаю Пита. Все, что я могу сказать о парне — это то, что вижу, глядя на него. Идеально отглаженные брюки со стрелками, начищенные ботинки, черная рубашка с расстегнутыми верхними пуговицами. Он держится непринужденно, пытается шутить и быстро находит с Фликерменом общий язык. Но для своего ментора парень так и остается загадкой.

Последний вопрос Цезаря заставляет прогнать непрошеные мысли и вновь уставиться на экран.

— Ну, есть одна девушка, — немного застенчиво признается Пит. — Она всегда мне нравилась, но не замечала меня.

Ведущий издает разочарованный вздох, но тут же берет себя в руки и жизнерадостно восклицает:

— Ты должен сражаться! Ты должен победить! И когда ты вернешься домой, она обратит на тебя внимание. Правильно?

В зале раздаются крики. Зрители согласны с Цезарем и уже предвкушают красивую историю любви Победителя из Дистрикта-12.

— Спасибо, — печально улыбается Питер. — Это мне вряд ли поможет…

— Почему это?

— Видишь ли, Цезарь, вместе со мной в Капитолий приехала ее младшая сестра.

Публика потрясенно умолкает.

— Да, не повезло, — задумчиво протягивает ведущий.

Я думаю, как интересно устроена наша жизнь, но раздавшийся позади знакомый лающий смех рождает подозрения в незапланированности происходящего на сцене.

— Он на самом деле влюблен в Китнисс? — с любопытством спрашиваю я стоящего рядом Хеймитча.