Игра на двоих

Я выхожу в темный коридор и двигаюсь почти на ощупь: единственным источником света служит тусклое бра на стене столовой, мимо которой лежит мой путь. Чуть повернув голову, я вижу сидящего за столом Хеймитча. Ментор держит бокал и неторопливо покачивает его за тонкую ножку; в полумраке темно-красное вино кажется черным. Его левая рука лежит на столе. В зажатой в кулак ладони поблескивает серебром лезвие ножа. Не решившись сказать ни слова, я просто прохожу мимо, дальше по коридору. Он не замечает меня, не слыша даже шороха моих шагов. Не только мне не суждено уснуть сегодня: каждый из нас, будь то ментор или трибут, по-своему переживает последнюю ночь перед Играми. Как угодно, но вряд ли в объятиях Морфея.

Массивная деревянная дверь со скрипом приоткрывается, гостеприимно впуская меня в чужую спальню. Неслышно ступая по пушистому ковру, я приближаюсь к кровати и осторожно сажусь в изножье. Девочка крепко спит, почти с головой укрывшись тонким одеялом. Я подвигаюсь чуть ближе к ней и несколько минут сижу неподвижно, наблюдая за кажущимся таким безмятежным сном Прим. Отчасти завидуя ей, отчасти сочувствуя. Ветер, долетающий из приоткрытого окна, треплет русые завитки волос, разбросанных по подушке. Чуть подрагивают светлые ресницы. Ее от природы бледная кожа кажется болезненно-серой в свете одинокой Луны, освещающей черный небосвод.

Вдруг Примроуз издает тихий стон. Нахмурив тонкие брови и сжав край одеяла в маленьком кулачке, она мечется по постели и кричит. Я помню, что не должна делать ничего, о чем могу пожалеть. Помню. Но не все ли равно, если я и так уже сделала слишком много, и все Семьдесят Четвертые Игры впоследствии станут для меня сплошным поводом для сожалений? Я едва касаюсь волос цвета спелого льна и легкими, почти невесомыми движениями глажу девочку по голове. И она, словно в насмешку, сразу успокаивается и затихает. Сбросив одеяло, Примроуз сползает с подушки и сворачивается клубочком рядом со мной. Слишком близко ко мне. Я хочу уйти, но один взгляд, брошенный на ее руку с раскрытой ладонью, заставляет меня замереть. На ее внутренней стороне, от локтя до тонкого запястья тянется глубокий, едва заживший порез. Его края скреплены аккуратными стежками. Как я не увидела его раньше? Не веря своим глазам, протягиваю руку и провожу кончиком пальца по уродливой отметине. Так вот за что эта девчонка получила десять баллов: она порезала себя на глазах у Организаторов, а затем быстро залечила рану. Я усмехаюсь: хотелось бы мне видеть лицо Сенеки Крейна, когда тот смотрел на истекающего кровью трибута. Не на экране — в жизни.

— Останется шрам, — шепчу я, чувствуя под рукой сшитые вместе клочки разрезанной плоти. И тут же ловлю на себе взгляд Примроуз. Отчего-то она не удивлена, словно ожидала, что я приду к ней этой ночью.

— Что ты натворила, малышка? — тихо спрашиваю я.

Прим не таясь смотрит мне в глаза. Ее голос звучит как никогда уверенно:

— Я сделала так, как ты говорила. Я старалась, чтобы они запомнили меня.

— Они запомнят, поверь мне.

В комнате ненадолго повисает напряженное молчание. Примроуз приподнимается на постели и садится рядом со мной, спустив ноги на прохладный пол.

— Много было крови?

— Достаточно, — девочка усмехается и я вижу в ее изменившемся выражении лица саму себя.

Те же слегка приподнятые уголки изогнутых губ, тот же снисходительный взгляд. Когда она успела стать похожей на своего незадачливого ментора?

— Несколько человек потеряли сознание, — смеясь, рассказывает девочка. — А Главный Распорядитель побледнел и упал в кресло.

Зловеще улыбаюсь: да, это зрелище определенно стоило увидеть. Лучше упавшего в обморок от одного вида крови Сенеки может быть только Сенека на созданной им Арене Голодных Игр. Решаю, что пора уходить: достаточно откровений для одной ночи. Но Примроуз останавливает меня, схватив за руку:

— Сегодня последняя ночь перед Играми. Ты ничего не хочешь мне рассказать?

Я поворачиваюсь к ней и, наклонившись, шепчу:

— У тебя слишком хорошая память.

Шутка выходит невеселой и звучит жалко, будто наспех придуманное оправдание.

— Каково это — умирать?

Прикрыв глаза, я вспоминаю свои Игры и все, что за ними последовало. Боль, кровь, страх, попытки забыться.

— Порой это намного легче, чем жить.

Девочка замолкает, но ненадолго.

— Будет больно?

— Совсем немного, — даже я сама слышу оттенок вины в собственном голосе. Звучит, будто это я убиваю сидящую рядом девочку. Отчасти так, наверное, и есть. — И все быстро закончится.

Немного подумав, добавляю:

— Для таких, как мы, Прим, Смерть — не враг. Сначала ты боишься Смерти, боишься обернуться и увидеть ее у себя за спиной, но очень скоро свыкаешься с постоянным, пусть и невидимым, присутствием. Она всегда рядом: кружит над твоей головой грозовым облаком в пасмурный день, наблюдает за тобой из-за угла, знает о тебе абсолютно все, больше, чем ты сама. Она в каждой капле крови, на лезвии ножа в твоей руке, на кончике каждой стрелы в колчане противника. Ты прячешься от нее, а затем, привыкнув, даже перестаешь чувствовать ее незримое присутствие. Иногда она уходит, но ненадолго, и обязательно возвращается. Если тебе повезет, все произойдет так быстро, что ты даже не поймешь: на этот раз она пришла, чтобы увести тебя за собой.

С этими словами я поднимаюсь на ноги и иду к двери. Но, не успеваю тронуть деревянную строку, как Примроуз снова заставляет меня задержаться.

— Я не знала, что покажу Организаторам вплоть до самого последнего момента, до минуты, когда прозвучало мое имя.

— Как ты решилась на это? — обернувшись, жестом показываю на едва затянувшуюся рану.

— Я долго думала, как поступила бы ты на моем месте.

— Я не самоубийца, малышка, — усмехаюсь я.

— За что ты получила двенадцать баллов?

— Если ты внушила им страх и, может быть, уважение, то я — ужас и отвращение. У каждого свои методы, Прим.

— Ты хотела жить?

— Да. Очень.

Я заранее боюсь вопроса, который не по годам умная девочка задаст мне следующим.

— А сейчас?

Задумчиво постукиваю костяшками пальцев по двери. Полированная древесина тихо звенит под моими слабыми ударами.

— Думаю, нет.

— Тогда почему…?

— Почему я жива? — мне вдруг становится смешно. — У меня просто есть определенные причины на то, чтобы жить. Как только этих причин не станет, не станет и меня.

— А у этих причин есть имена?

Я в который раз мысленно поражаюсь ее проницательности.

— Да, — мои губы трогает тень улыбки. — Но это не только люди. Мне нужно кое-что сделать… Успеть сделать, пока Смерть наконец не придет, чтобы забрать меня с собой.

— Ты ждешь этого момента?

— В плохие дни — да, в хорошие — нет. Я стараюсь жить так, чтобы потом, в свои последние мгновения не жалеть о потерянном времени. Ты задаешь слишком много сложных вопросов, Прим.

— Можно еще один? Последний?

— Да, — опрометчиво говорю я, еще не зная, как сильно пожалею о сорвавшемся с языка коротком слове.

— Ты хотела, чтобы я показала Организаторам что-то особенное… чтобы они не забыли обо мне.

— Так было нужно, — твердо отвечаю я. — Ты все сделала правильно. Ты рисковала, но это того стоило.

— Хорошо. А ты?

— Что я?

— Ты запомнишь меня?

Комок в горле мешает говорить, и мой голос срывается на хрип загнанного в ловушку зверя.

— Тебя… Тебя невозможно забыть, Примроуз Эвердин.