Игра на двоих

Не ожидавшие столь упорного сопротивления профи теряются и, пока они держат совет, как лучше снять противников с дерева, Мелларк успевает присоединиться к Прим, сидящей на самом верху, там, где толщина веток так мала, что не едва выдерживает даже незначительный вес девочки. Диадема вновь хватается за колчан, но стрел слишком мало.

— А вы подождите, пока мы сами свалимся отсюда вам в руки! — насмешливо кричит Пит.

Насмешка насмешкой, но страх в его голосе слышен, по-моему, всем. Сначала кажется, что профи решают последовать его совету и разбить лагерь прямо вокруг ствола: они приносят сухие ветки, разводят костер, чистят и натачивают ножи, готовят обед. Но примерно час спустя Катон резко встает, говорит своим союзникам пару слов, после чего разворачивается и уходит. В это время Сенека объявляет о принятом решении «слегка» изменить правила игры. Голос Распорядителя звучит словно раскаты грома в ясном небе. Прим поднимает голову и, глядя вверх, внимательно слушает. Как и я, она уже знает, кто способен прийти на Арену добровольцем. Катон возвращается, держа в каждой руке по небольшому топору. Уставшие от погони Примроуз и Пит в полусне не сразу понимают, откуда доносится стук и отчего казавшееся надежным дерево вдруг начинает мерно покачиваться. Трибуты судорожно хватаются за ветки, на которых сидят. Кажется, долго они не продержатся.

Все заканчивается быстрее, чем я думаю. Вскрикнув от очередного, более сильного толчка, Прим соскальзывает с дерева и падает вниз, но парень успевает схватить ее за руку в самый последний момент. «Держись!». Внизу слышны одобрительные крики. Марвел и Катон продолжают рубить дерево. Блестящее острие топора все глубже и легче входит в светлую древесину. Мирта и Диадема прыгают вокруг, подбадривая союзников и дразня напуганных соперников. Нам почти не видно, что происходит наверху, за замысловатым сплетением тонких ветвей. Все, что я успеваю заметить — это как камера пытается сфокусироваться на глазах парня, в которых плещется ужас. В следующее мгновение мы видим его опустевшие руки и Прим, летящую вниз, прямо под ноги злорадно ухмыляющимся профи. Она приземляется на выступающие из-под земли корни, сильно ударившись головой. Разметавшиеся по траве длинные светло-русые волосы окрашиваются красным, а по корням стекают брызги крови. Забыв, как дышать, я не мигая смотрю на экран, где камеры еще долго остаются в том же положении, надолго запечатлевая на пленку и в память зрителей кадры с гибелью малолетнего трибута Дистрикта-12.

Ты должна была это увидеть. Ты должна выдержать все зрелище от начала до конца. Прим — да и Китнисс — в этот момент намного хуже, чем тебе. Хеймитч подвигается чуть ближе и берет меня за руку, но я механическим жестом высвобождаю свою ладонь из его холодных пальцев. Все в порядке, правда.

Отбросив в сторону топоры, профи окружают тело Примроуз и склоняются над ее лицом.

— Жива?

— Не знаю! Подай нож, закончим начатое. Чтоб уж наверняка.

Девочка не кошка, у нее всего одна жизнь вместо девяти. Профи не удается привести свой кровожадный план в исполнение: Прим мертва, что спешит засвидетельствовать выстрел пушки, звук которого гулким эхом прокатывается по всей Арене. Проходит не меньше пяти минут, когда Катон и остальные вспоминают, что трибутов было двое. Подняв с окровавленной земли топоры, они смотрят вверх, пытаясь разглядеть скорчившуюся между веток фигуру Пита. Но тот куда-то исчез. Профи злятся: когда и куда успел ускользнуть парень? Я и сама теряюсь в догадках, тщетно всматриваясь в опустившийся на Арену вечерний сумрак. Прилетает планолет: его стальные челюсти заключают Примроуз в железные объятия и забирают с собой. Ты возвращаешься домой, девочка. Счастливого пути. Профи уходят. Изображение медленно гаснет. Не хватает только занавеса и оваций из зрительного зала, прослезившегося от столь искусной актерской игры.

Но все это происходит не сейчас, а много позже, под покровом ночи, когда наша команда смотрит запись прошедшего дня Игр.

— Ты уверена, что хочешь это видеть? — осторожно спрашивает Бряк, когда Эвердин входит в гостиную и опускается на диван рядом с нами

— Я хочу знать, как погибла моя сестра, — отрезает девушка.

Это ее выбор. У нее он хотя бы есть, в отличие от нас.

Я не помню, чем заканчивается интервью и как и во сколько мы возвращаемся в Центр Подготовки. В моей памяти не задерживается ничего, кроме выстрела пушки и улыбающейся нам с небес Примроуз. Вместо того, чтобы прислушиваться к собственным ощущениям, я думаю, что испытывает в этот момент Китнисс. До смешного нелепая и до абсурдности жестокая случайность. Злая насмешка коварно-непостоянной в своих привязанностях судьбы. Девочка пережила первую бойню у Рога Изобилия, не раз и не два избегала встречи с другими трибутами и день за днем оставалась незамеченной целой группой рыскающих по лесу профи. И зачем? Чтобы в самый неподходящий момент разжать пальцы и свалиться с дерева прямо под нож охотников? Не сходится. Кусочки мозаики не соответствуют друг другу. Картинка не складывается.

Я не перестаю размышлять над этим всю бессонную ночь. Припоминаю малейшие детали, за которые зацепился взгляд, когда мы смотрели ту запись. Заставляю все органы чувств до изнеможения. Мне так проще. Пока я пытаюсь найти ответ, меня не преследует чувство вины. Пока я не позволяю себе расслабиться, потерять контроль над собой и своими мыслями, реальность, в которой больше нет и никогда не будет русоволосого ангела, не может застать меня врасплох, не может обрушиться и подмять под себя, с головой окунув в океан слез и сожалений.

Я не верю в случайности. Каждая из них кому-то нужна. Каждая из них неслучайна. Сосредоточься. Вспоминай. Еще раз. Еще. Еще! Что случилось? Что пошло не так? В чем ошибка? «Зачем тебе это?», — спрашивает Хеймитч. «Чтобы не было больно», — отвечаю я. Мне больше нечего сказать. У меня нет оправданий. «Ты сходишь с ума, детка». Легкий поцелуй в висок как предложение избавиться от боли другим, привычным способом — забывшись в объятиях мужчины. «Сумасшедшим в нашем мире жить намного проще». Слабая улыбка как извинение и немая просьба позволить мне самой справиться с играми собственного разума. Как так получилось, что крепкий и сильный Пит не смог удержать легкую и хрупкую Примроуз? Он нарочно отпустил ее? Нет. Ужас, который я видела в его глазах, был неподдельным, настоящим.

Веревка. Когда трибуты разбирали добытые из Рога Изобилия вещи, Пит обнаружил в своем рюкзаке толстую и прочную веревку. Недолго думая, он отдал Прим, чтобы та не упала с дерева во сне, ведь спать на земле они боялись. Когда профи загнали их наверх, парень протянул девочке канат и велел покрепче привязаться к ветви. Сделала ли она так, как он сказал?

Я возвращаюсь в гостиную, снова включаю запись и пересматриваю те несколько минут, когда Примроуз боролась за жизнь. Дерево. Рука Пита. Клацающие зубами хищники в человеческом обличии. Падение. Удар о корни. И упавшая следом веревка без единого узелка. К концу просмотра у меня возникает смутное подозрение, что борьбы не было. Каждый кусочек мозаики медленно, но верно встает на свое место. Прим было известно, кто придет спасать ее на Арену. Знала она и то, что победителями им вдвоем с сестрой не стать. Знала… и уступила ей золотую корону. Я вспоминаю, за что она получила десять баллов и понимаю, что девочка была совсем не такой слабой, как мне казалось. Мы все становимся сильнее, когда любим. А она любила. Способна ли я на чувства, ради которых не жаль отдать жизнь за другого человека?

По дороге обратно в спальню замечаю полоску света, пробивающуюся из-под двери комнаты Китнисс. Не знаю, что именно движет мной в тот момент, но я тихо стучусь и вхожу. Девушка сидит на полу перед громадным, от пола до потолка, окном и смотрит сверху вниз на панораму ночного города.

— Красиво?

Она не оборачиваюсь пожимает плечами.

— Наверное. С родным лесом всё равно не сравнить.

— Я тоже так думала, когда оказалась в Капитолии в первый раз.

— Мне не интересно, что ты думала, — сухо произносит Эвердин.

Я не чувствую себя виноватой — ну, по крайней мере, я бы никогда не призналась в этом Китнисс, —, но и ругаться мне тоже не хочется. Поэтому, так и не сострив в ответ, я подхожу и опускаюсь на пол рядом с ней.

— Тогда что тебе интересно? Что тебе важно?

— Что я жива и смотрю на мир, а она больше его не увидит. Никогда.

Я тихо вздыхаю. Не умею общаться с людьми. Не умею разговаривать по душам, утешать и соболезновать. Ей необязательно знать правду. Я слишком хорошо знаю, что значит жить с мыслью о том, что родной человек погиб из-за тебя. Ради тебя. Любя и защищая до последнего вздоха.

— Это случайность. Глупая, нелепая, жестокая случайность.

— Слишком много случайностей за последнее время.

— В этом и заключен смысл мира, в котором мы живем, Китнисс.

— В чем? В случайностях?

— В том, что есть не только жизнь, но и смерть. И мы не в силах выбирать, кого ей забрать сегодня. Она приходит, не здороваясь, чтобы никто не заметил ее присутствия, и уходит, не прощаясь, чтобы обязательно вернуться за кем-то еще.

— Лучше бы она забрала меня…

— Нет. Все, что случилось — правильно. Так и должно быть.

— Почему?

— Прим не смогла бы жить в том, что сейчас представляет собой наш мир. Ей бы не нашлось в нем места. Поверь мне, иногда лучше уйти, чем жить, чувствуя себя чужой, куда бы ты ни пришла и к кому бы ни обратилась.

Девушка долго что-то обдумывает, прежде чем спросить.

— Какой он, это мир?

— Думаешь, я смогу ответить на этот вопрос?

— Уверена.

Я прикрываю глаза и воскрешаю в памяти все хорошее и плохое, что успела повидать за свою жизнь. Совсем не удивляюсь, когда второго оказывается больше.