Игра в ящик

И в самом деле, как-то ловко сразу после демобилизации Мишка досдал несданное в ДПИ и оказался сразу на четвертом курсе уже МГИ, закончил с рекомендацией в аспирантуру. И поступил в Институт горного дела АН СССР, и научным у него оказался член-корреспондент этой самой АН СССР.

– Без пяти минут академик, – шептала мама тете Гале, и тетя Галя в ответ загадочно и томно улыбалась, как будто в этом без чего-то – минут, рублей и граммов – ей виделось нечто понятное, родное и даже правильное. Какой-то плюс ее сестре Ларисе, всю жизнь прокуковавшей училкой в горном техникуме.

А потом опять что-то случилось. И снова летом, в астматические ночи, между Ленкиным последним и предпоследним курсами. Ночные телефонные звонки, полупридушенные разговоры:

– Ах, господи, ну хорошо хоть детей не наделали...

– Нет, подожди, я хочу знать, как так, чего ему, собаке, не хватало...

И быстрый отъезд отца, и скорое его возвращение, и самое страшное. Нет, не разбитые костяшки, опять кожица, содранная как будто сорвавшейся, не по бесчувственному, костяному, а по живому с кровью резанувшей маникюрной пилкой, жуткая темная линза на щеке, полумесяц и что-то вроде точки между рожек, как будто марку Красного Креста перевернули, прилепили, а после резко, без предупреждения сорвали с папиного лица.

– Что это у тебя, Слава?

– В поезде, Лора, сказали, какой-то придурок выбежал на рельсы. Резкое торможение...

И ужас, ужас, острый, горловой, давно забытый, оттого что Мишка, брат, снова окажется на пути, и сразу после окончания института ее вернут домой, не пустят в Москву, в аспирантуру. Но обошлось, ведь у нее, у Ленки, всегда как раз все то, что портил Мишка, получалось, выходило, а то, что выходило у него, ей даже воображение не предлагало, не соблазняло ни видом, ни цветом.

Леночка – веревочка, Леночка – замочек.Вытянись-ка в струночку, дам тебе цветочек.

Попросту в списке нужных и полезных московских номеров ей мама не внесла семь цифр дяди Бори и тети Розы. Ведь брат уехал. Уехал в Нерюнгри. Так теперь считалось. За длинным рублем.

А Ленка – всего лишь навсего в Малаховку на три копейки, и вновь благодаря вмешательству отца. Вдруг взялся за нее родитель и обустроил ей всю жизнь. Определил в расчетное бюро конструкторского отдела Гипроуглемаша. Место нашел не просто в десяти минутах езды на электричке от Фонков, от ИПУ, но и еще с отдельным свободным днем, вторником. У шефа, совершенно лысого, из-за больших ушей-ухватов похожего на тумбу с самоваром, и потому, наверное, чаи гонявшего с утра до вечера, в толстой тетради записалась: «ИПУ, весь день» – и птица. Лети на станцию с очередной переработкой очередного параграфа, чтобы вернуться вечером уже побитой кошкой с очередной правкой предшествующего. В асимметричных галках, головастиках и длиннохвостых змейках левенбуковских пометок на полях, между абзацев, строк и даже на обратной стороне листа. «См. со стрелкой» страницу делало пропеллером в руках Елены и лентой Мебиуса в ее уставших на все это пялиться глазах.

Ну да, смогла, конечно, пройти семинар в отделении и положить в совет работу, все как положено, но и Подцепа, бездушный и бессердечный умник, любимчик Левенбука, такую же счастливую формальность однажды выполнил, да только уже больше года переплетенным экземпляром, настоящим, ту куклу, что притаскивают второпях, для справки, так и не заменил. То в секторе сидит, пугая совсем уж странными и диким углами разбеганья глаз, то пропадает где-то у себя, в Южбассе. Везет везунчик и везет, везет, конца дороги не увидеть, а недотепе, рыжей Ленке, сколько назначено тогда столбов – и телеграфных, и полосатых верстовых, да и к чему, и думать не хотелось...

Но отец радовался, считал, что все наладилось, все в лучшем виде и на мази, а уж Малаховкой, сосновым раем, просто гордился. Собственноручно снятой хрущевкой с окнами в лес, заставленный, заваленный стволами, как бухта шпангоутами, мачтами галер и каравелл после убийственного шторма.

– Ну как там, хвост пистолетом? – весело спрашивал, будя междугородним по субботам, как будто этот веник-хвост – символ душевного подъема, вечнозеленого энтузиазма – и в самом деле был чем-то навроде дырокола, автоматического шила, для постоянной боевой готовности нуждавшегося только в смазке и зарядке, механике благоустроенности. А в цели, смысле, неровном дыханье, головокружительном предчувствии собственно огневого рубежа – совсем необязательно.

«Нет, якорем. Пудовой гирей, как у волчка из сказки», – хотелось буркнуть Ленке, и даже рявкнуть, но жалко было папу, маму, саму себя, но, правда, лучше бы она уехала домой, работать ассистентом в филиале Новочеркасского политехнического, чем пропадать теперь в этой Малаховке, затоне мертвых парусников, где каждый день в среде конструкторов, в бюро расчетов отбивал желанье мечтать. Враги прогресса, ретрограды и мракобесы окружали Ленку. И старые, заветренные, с душком, как тетигалина рыбешка, и молодые, шары навыкате, как у мальков, бесили своим бескрылым прагматизмом, чуть только речь заходила о диссертации, да и вообще науке. Всего высокого, красивого, без дохлой перхоти на шее.

– А, ну, значит, с перспективой вас взяли, как защититесь, сможете на замзава претендовать...

И ни один не поинтересовался, что же она, Ленка Мелехина, собственно, делает, над чем работает, да не она одна, а целый институт, центр, мекка новейших изысканий, расположившийся под боком, рядом, в десяти минутах езды всего-то навсего на быстрой, как маркий шарик Левенбука, электричке. Для них, проектировщиков горных машин, готовит революцию, переворот, засчет широкого внедрения в конструкторскую практику мат. методов и мат. моделей. Научно обоснованных и опытно проверенных, реализованных на самой современной программно-аппаратной платформе вычислительных машин единой серии.

– Да я быстрее на линеечке прикину, и всегда со мной, – хлопал себя по нагрудному карману, по механическому карандашику с блестящим клювом, почти ровесник, тридцатку еще не разменявший человек с серыми волосами, кучерявившимися, как суповая накипь. И тут же предлагал: – Комедии не любите? В Томилине показывают «В джазе только девушки». Классная вещь с Мерилин Монро. Всего одна неделя. Не составите компанию?

Плюнуть хотелось всей этой пошлости в глаза, стать семикрылой фурией и пламенем дохнуть на отвратительную смесь древнеегипетской библиотеки с холерным боткинским бараком, затасканные, засаленные, заржавевшие иероглифы и клинопись, листочки всех мыслимых оттенков гепатитной желтизны, переходящие из руку в руки, от поколенья к поколенью, тетрадочки и записные книжечки, с секретными табличками коэффициентов и эмпирическими формулами, мистической кабалой астральных схем, не объяснимых ни природой, ни погодой, а только тем, что «всегда получается». Палеолит, доледниковая какая-то косность.

– Да вы сходите, Елена Станиславовна, на завод. Вы посмотрите все в металле.

Металл, что-то еще более застывшее и мертвое, чем воск и картон. Дрянь, словно свинья без сальных отложений, не существующая, сгорающая без слоя жирной, липкой смазки. Но вновь о нем, и только о нем, получился у Ленки разговор в мартовский вторник восемьдесят пятого, как раз перед поездкой в ИПУ, беседа в маленьком, как лодочка, закутке начальника вычислительного комплекса СМ.

Молодой вдумчивый человек, не суетилка и не сухарь, независимый, на прочих непохожий хотя бы тем, что в его узкой рубочке, где между столом и полкою только на вдохе мог просквозить двуногий, стоит велосипед. Гоночный «Старт-шоссе», с карамельным огоньком рамы и бивнями блестящего руля, для зимнего хранения завернутыми вбок.

Все тот же прилипала с денатуратом потных колечек на башке, лишенных всякого объема, спутанных, грязноватых нитей, Ленке как-то поведал:

– Аркаша у нас спортом занимается в обед с весны по осень. Гоняет.

«Это вы гоняете, гусей, все до единого, – сердито трепетала Мелехина, но молчала, вновь, как когда-то в школе, научилась сама с собою и про себя разговаривать, как пионер, не выдавать секретных планов и сокровенных помыслов врагам. Только Аркадию Ткаченко, ведь он поймет, не инженер-конструктор, с узким, как птичий клювик, на нет сходящимся кругозором, все-таки факультет прикладной математики, и потом этот велосипед, изящный, нежный, хрупкий, словно остов готового к полету воздушного змея. И вновь разочарование...