Игра в ящик
Шрифт:
– Фортран у нас есть, никто, правда, не пробовал, но есть в комплекте мат. обеспечения, – Аркадий кивнул в сторону полок. – Вот эта серая папка слева от вас, если не ошибаюсь, как раз описание...
– Можно взять?
– Берите, конечно.
На полке, между папками документации, на ровной пачке уже увядших распечаток стояли велотапки. Буквально пистолетом. Потертые акульи носы, шершавые, потрескавшиеся, словно в мелу, бока, три круглые дырки на подошве и сразу за ними грубый коготь из блестящего металла. Ни дать ни взять расплющенный и смятый спусковой крючок.
– Что это?
– Шип.
– Для чего?
– Для правильного педалирования.
– А что, бывает
– Бывает, – ответил начальник комплекса СМ очень спокойно и без тени каких-то задних, кривых как ноги мыслей. – Это когда самые слабые мышцы работают на вращение шатунов, разгибатели лодыжки и бедра...
И все-таки он Левенбука напоминал, этот Аркадий Олегович Ткаченко, – та же муравьиная синюшная щетина, вот только глаза не пара мокрых слив, а два сухих музейных, рыжих пятака:
– А на самом деле, должны работать самые сильные мышцы, сгибатели, плюс руки и спина...
– Но я... я разве не то же самое предлагаю, – почти в отчаянии, торопясь и обрывая чужую речь, едва ли не выкрикнула Ленка, – попробовать, как вы сказали, правильно педалировать, рассчитывать трансмиссии на мат. модели современными методами...
– Конечно, правильно, все правильно в теории, – и вновь ни тени на лице собеседника и матовое, чайное золото в глазах-монетках, – только сходите на завод, а это, между прочим, лучший из лучших, экспериментальный, такого оборудования в промышленности просто нет. И пусть вам скажут, могут они сделать косозубую передачу или нет, и еще спросите их про металл, про номенклатуру стали, и вы узнаете, что она у нас в горном машиностроении одна единственная 3ХГСА, ну, понимаете...
Ткаченко вдруг улыбнулся по-свойски, даже ласково, и этим, нежностью, как-то особо, глубоко и необыкновенно оскорбил большую Ленку.
– В общем... в общем, чтобы составить комбинацию из этой пары пальцев, мат. модель излишество, игра. Достаточно тех самых шпаргалок, которые вам так не нравятся, Елена Станиславовна...
– Но я ведь все равно могу попробовать?
– Конечно, только программы набивать придется ручками. ЕСовские пленки у нас пока читать нельзя...
«Вело-сипе-дист! – дрожа от возмущения, мартовский воздух царапая и разрывая своей колючей нутриевой шубкой, думала Ленка, шагая к станции. – Сгибатели и разгибатели, вращающие шатуны!»
Ее трясло, даже корежило, и оттого не сиделось на диванчике в вагоне, и весь недолгий путь Елена простояла в тамбуре, физически, костями, кожей, всеми внутренностями ощущая это сгибание и разгибание, собственное смятие, какую-то грядущую и неминуемую потерю того существенного и счастливого, что составляло ее я. Поэзию и смысл бытия.
В Фонках она вышла на платформу в своей нелепой в эту пору уже начавшего местами подсыхать асфальта колюще-режущей шубейке и двинулась к ИПУ с совсем уже убийственной, но неотвязной мыслью о том, что папина любовь ничем не лучше его ненависти. Ломает одинаковым жестоким образом и брата, и сестру.
Поднявшись по лестнице на свой этаж, рыжая сразу в сектор не зашла. Остановилась возле пускавшего дым в коридоре Караулова. Дорогой в холле рыжей Ленке встретился Гринбаум. Матвей когда-то, еще совсем недавно, полгода, может быть, тому назад, не видевший ее ни с расстояния благородной прицельной стрельбы, ни с нулевой дистанции злобного выстрела в упор, нынче с ней даже разговаривал:
– Там Алексей Леопольдович отсутствует... Но он просил... Он помнит... Его Красавкин вызвал... Вы подождите...
Игорь Караулов имел странную и необыкновенно негигиеничную привычку втягивать
в рот полсигареты. Она ходила у него из мокрой пасти в сухой воздух, как паровозный шток, те самые Ленку не отпускавшие шатуны, и, вспыхнув, загоревшись по обыкновению от чепухи, Мелехина тотчас же и сама пришла в движенье. Рассказала самому неподходящему для излияний такого рода собеседнику всю правду об ужасе и мраке, царящем в Гипроуглемаше:– Гарик, ты представляешь, ведь для них работаем, весь сектор наш, все отделение, а этим хоть бы хны. Они эту СМ бодают только для того, чтобы избавиться от синек. Чтоб чертежи им рисовала. И все. Фортран никто даже и запустить не пробовал, какой-то микрокод. Тьма, каменный век!
– Да ладно тебе, – мирно дослушав длинную и страстную тираду, Караулов, страхуя губы пальцами, оставил видимым один лишь красный уголек, потом назад на полную длину буквально выцедил остаток «Ту» и, глаз скосив, остался удовлетворен: еще на целую минуту развлекалова... – Да ладно тебе, – он, словно гриб, раздавленный ногой, выпустил мягкий дым одновременно из всех щелей на голове, включая носовые. – Чего ты так разволновалась? Нормальный там народ, здоровый. Мы тут все удовлетворяем от скуки свое любопытство, гнуть спину не хотим, по-черному работать, а людям план надо давать...
– Как любопытство? – такого поворота даже от циника Караулова Ленка не ожидала. – Ты что, хочешь сказать, все эти исследования, математическая теория динамики горных машин Прохорова – Левенбука, стохастический анализ нагрузок, твоя работа, моя, Гринбаума, Подцепы – все это так, от делать нечего, детская любознательность? Способ убить время?
– На деньги Родины, – спокойно подтвердил Караулов и, с видимым наслаждением демонстрируя всепобеждающую любовь к познанию закономерностей природы в самом чистом, кристальном виде, в очередной раз не подавившись и не обжегшись, втянул в большую ротовую полость и выпустил сейчас же из нее бычок, что, безусловно, требовало и наблюдательности, и сноровки, и знаний на стыке механики и биологии как минимум, поскольку штука с огоньком, в начале разговора еще казавшаяся детородной принадлежностью кота, сейчас уже едва тянула на довесок морской свинки.
Сраженная наповал низостью, пошлостью и оскорбительной наглядностью тезисов коллеги, Ленка Мелехина развернулась, открыла дверь сектора, вошла и сразу отделила себя от дымного и мерзкого коридора широким крепким деревом. Еще не догадываясь, не предполагая, что в совершенно пустой комнате ждет ее самое убийственное откровение дня, Ленка села за ближайший к двери стол и стала думать о том, что, может быть, и прав был фаталист Прохоров, любое дело оставлявший на самотек, на самоопределение и самоорганизацию, а вовсе не планово-последовательный Левенбук, с приходом к власти все запустивший сразу же в работу, все ожививший, двинувший вперед, к защите, к степени, со дна поднявший даже такую шваль, как Гарик Караулов. При Прохорове, казалось, навсегда, навечно сданный в утиль, а при Алексее Левенбуке, пожалуйста, готовый уже в апреле обсуждаться. И даже на совместном семинаре с разрушенцами.
Ленка сидела довольно долго. Гарик не потревожил ее своим возвращением, как-то так точно рассчитав сгорание правильно смачиваемой бумаги, что окончание процесса тления точно совместилось с началом обеденного. Не появился и Левенбук. Полчаса, не меньше, просидела Лена в одиночестве, прежде чем наконец заметила, что, собственно, обосновалась она за столом Гринбаума. Но, сделав нечаянное открытие, Ленка не пересела сейчас же на свое бывшее место или ближайшее, наверняка где-то и что-то подписывающего, согласующего Подцепы. Е. С. Мелехина искренне изумилась.