Игрек Первый. Американский дедушка
Шрифт:
— Старенькая! — полковник развеселился. — Похож я на сумасшедшего?
В таком неуравновешенном состоянии Мухортых своего начальника еще не видел, но ответил дипломатично:
— Сумасшедшие разные бывают!
— Только сумасшедшие разными и бывают! — философски заметил Судаков. — Нормальные все одинаковые.
Победителя и побежденного посетила одна и та же мысль о собственном умопомешательстве. У настоящих сумасшедших такие мысли возникали редко.
На следующий день Сергей Павлович вернулся в Воробьевку, хотя предвидел, что Коробочкин явится
При виде мудрого сказочника Игрек виновато потупился, но Брокгауз с порога заключил его в крепкие объятия, словно друзья много лет провели в разлуке.
— У меня не получилось… — пристыженно пробубнил Долговязый.
— Все получилось, малыш, великолепно! Сегодня я весь День буду рассказывать тебе сказки… песенку спою…
— Людоед сделал все, как мы хотели?
— Именно! Мы с тобой хозяева этого мира!
Возле Судакова Игрек чувствовал себя не хозяином, а крысой из сказочки про хитрого крысолова. На дудочке, конечно, играл Брокгауз.
Рассказывая мальчику про Маленького Мука, у которого фаллос, естественно, был больше его самого, Судаков захотел внушить Алевтине через Игрека срамное желание.
Просить необузданного мальчишку о такой услуге было рискованно.
Пришлось Иоанну Васильевичу преодолеть плотское искушение ради высокой дружбы.
Так называемый Брокгауз был Алевтине отвратителен. Полковник Безопасности, сменивший личину, дабы совратить ее Ангела!
Ведьма строила глазки старому бесу, надеясь на вспыльчивость мальчишечки. Увы, то, что возбранялось любителю старушек, полковнику Судакову прощалось. Уразумев, что размолвка между друзьями невозможна, Тина впала в уныние.
После второго пришествия Брокгауза в Воробьевку Ведьма, превозмогая отвращение с нежностью коснулась сухонькой, как лайковая перчатка, ладони беса. Хищной птицей встрепенулась рука полковника, чуть не заклевала доверчивую девушку.
Игрек не обратил внимания на омерзительную вспышку похоти костлявого хищника. Ангел!
Исчезновение безобидного Мухи Аля связывала с полковником. Она приметила: простак сболтнул про невидимок чепуховину, которая кольнула мнимого Брокгауза. Что-то про Колюню и Мальчикова… Может, это чекист их убрал? Зачем? Мало ли…
«У попа была собака. Он ее любил. Она съела кусок мяса. Он ее убил…»
Похожая история. Когда Тина рассказала ее Игреку, тот не смог удержать слез: «Собачку жалко».
Не так жалко было Ведьме двух шелудивых дворняжек, как Муху. Симпатяга пограничник виделся ей громадным, ласковым сенбернаром. Теперь он угодил на живодерню Судакова. Как его оттуда вызволить — неведомо.
Тина выла от тоски по-собачьи, но никто ее не слышал.
Дружки, по своему обыкновению, устроились в больничном саду, отдаленно напоминающем Эдем, среди цветущей зелени, напрочь забыв о существовании Алевтины. Ведьма определила это по их лицам. Мириться с таким хамством — значило позволить безнаказанно плевать
себе в душу. Для этого нужно родиться ангелом, а не нечистой силой!Гуляющей походкой Тина прошла мимо мило воркующей парочки, игриво подмигнув Судакову. До этого момента можно было заподозрить приятелей в однополой любви, но после бурного отклика жилистого старца сомнений в том, что он отъявленный бабник, не оставалось.
— Игрек, на энцефалограмму! — высунувшись в окно по пояс, Люся окликнула больного.
Смутное, как сон, воспоминание из другой жизни посетило Долговязого. Молодая женщина в окне. «Сына, домой!» — кричит она кому-то, воскрешая в памяти взрослого Игрека досаду из-за прерванного в самом интересном месте футбола.
«Если б мама называла меня по имени и фамилии, я отыскал бы ее сейчас», — без всякого сожаления рассуждал Игрек, направляясь на зов сестрички. Смазанный образ малознакомой тети не вызвал у него душевного отклика.
Кокетка распалила воображение Судакова и исчезла, оставив после себя облачко головокружительного дурмана. Обладая собачьим нюхом, контрразведчик в закрытом помещении без труда мог отыскать с завязанными глазами ухоженную даму.
Заметив преследователя, ветреница ускорила шаг. Судакова всегда возбуждало, когда от него убегали. Охотничий инстинкт, свойственный самцам.
Вертихвостка поступила как настоящая самка: почистила перышки, распушилась… потом вильнула хвостом и кинулась спасаться в надежде, что ее догонят.
Метафорическое восприятие отношения полов контрразведчика существенно отличалось от того, что ему предложила жизнь.
Нагнав Тину, Сергей Павлович схватил ее за руку, намереваясь увлечь на травку. Незатейливая пастушеская пастораль пленяла его больше изысканных композиций в отеле «Метрополь», к примеру.
Прелестная пастушка, однако, оказалась с норовом. Она вмазала по чисто выбритой (и оттого особенно чувствительной к прикосновениям) щеке полковника звонкую плюху.
Такие пассажи воодушевляли Сергея Павловича необычайно. Он постарался не услышать словесного сопровождения очаровательного взбрыка, и это ему почти удалось.
— Отвали, старый козел! — эту партию можно было бы исполнить на австрийском рожке, человеческий голос был для нее слишком груб.
— Ты хотела, чтоб я тебя захотел! — сыграл Сергей Павлович на флейте.
Затем пошли сплошь ударные инструменты.
— За яйца тебя повесить, дедуля?
— Ты сначала посмотри на них!
— Если увижу — откручу!
— Ты будешь от них в восторге!
Словесная какофония сопровождалась бестолковыми телодвижениями.
Пастушок, превратившись в Сатира, норовил спустить с себя штаны, полагая, что ни одна пастушка на свете не устоит перед его мужским очарованием.
— Сколько ты стоишь?
— Не продаюсь!
— Болтают, что тебя за два обеда купили эпилептики! Но я не верю!
На Тину напал истерический смех.
— За два обеда? С компотом?