Игры с огнем
Шрифт:
Я улыбнулся:
— Рад слышать, товарищ Орджоникидзе.
Выйдя из кабинета наркома, я на мгновение остановился в гулком коридоре. Солнечные лучи, пробивающиеся через высокие окна, создавали на потертом паркете причудливый узор.
Впереди предстояла огромная работа. Нужно привести в движение всю мою промышленную империю. Встряхнуть ее за шиворот.
Воплотить в жизнь проекты, обещанные Сталину. При этом не забыть подготовить запасные пути отхода на случай, если ситуация изменится.
Я поправил галстук и направился к выходу.
После встречи с Орджоникидзе я вышел на залитую солнцем
— В заводоуправление? — уточнил он, хотя наверняка уже знал мой распорядок.
— Да, и побыстрее, — кивнул я, забираясь в салон.
Машина тронулась, лавируя между конными повозками и автомобилями.
Москва жила обычной жизнью. В очередях у магазинов толпились женщины с авоськами, рабочие спешили на смену, пионеры с красными галстуками маршировали под барабанную дробь. Мой арест и чудесное освобождение остались незамеченными для большинства москвичей, погруженных в повседневные заботы.
Через полчаса автомобиль въехал в ворота заводоуправления. Массивное здание из красного кирпича, построенное еще в конце прошлого века, выглядело внушительно. Мой кабинет размещался на втором этаже, в угловом помещении с окнами на заводской двор.
Я решил пока не переезжать в предложенный наркоматом новый кабинет. Здесь, среди заводского шума, ближе к производству, работалось лучше. К тому же все налаженные связи и каналы информации замыкались именно на этот центр управления моей промышленной империей.
Когда я поднимался по широкой лестнице, навстречу уже спешил Головачев, нагруженный папками с документами.
Мы зашли с ним ко мне. Я пропустил секретаря вперед.
Мой кабинет в заводоуправлении встретил знакомой обстановкой. Просторное помещение с потолками не менее четырех метров, стены, обшитые темными дубовыми панелями, массивный письменный стол, кожаное кресло и сейф в углу.
Вдоль стен тянулись книжные шкафы с техническими справочниками и подшивками журналов. На стенах карты заводов и схема нефтепромысла. Все дышало деловой атмосферой промышленного центра.
В приемной уже дежурили два незнакомых сотрудника ОГПУ.
Один, долговязый блондин с цепким взглядом, представился Дергачевым. Второй, коренастый, с короткой стрижкой, Петровым.
Оба в штатском, но с характерной выправкой и манерой держаться. Ягода сдержал слово, обеспечив «усиленную охрану».
Головачев, не пострадавший от моего ареста, выглядел невыспавшимся, но бодрым. Стопка бумаг в его руках грозила обрушиться на пол в любой момент. Кстати, судя по всему, кроме меня, ОГПУ никого больше не трогало.
Оставшись со мной наедине, секретарь вдруг понизил голос:
— Леонид Иванович, простите за прямоту, но… мы тут все чуть с ума не сошли, когда вас забрали. Никаких объяснений, никаких указаний. Я пытался узнать через знакомых, но все словно воды в рот набрали.
— Бюрократическое недоразумение, Семен Артурович, — спокойно ответил я. — Разобрались и отпустили. Бывает.
— Бывает, да не со всеми возвращаются, — Головачев нервно поправил галстук. — Мы уж думали… В общем, хорошо, что вы вернулись. У нас тут за время вашего отсутствия… накопилось множество вопросов, требующих немедленного
решения. Доменная печь на Нижнетагильском заводе требует капитального ремонта. Финансовый отдел запрашивает разрешение на перераспределение средств между статьями. Из Кузбасса докладывают о срыве сроков поставки угля из-за аварии на шахте. А Нижегородский автозавод жалуется на низкое качество металла для карданных валов.Я окинул взглядом заваленный папками стол:
— Начинайте с самого срочного, Семен Артурович. Что там может рухнуть в ближайшие два дня?
— Доменная печь, — без колебаний ответил Головачев. — Главный металлург требует немедленного решения. Если не начать ремонт сейчас, через неделю возможна серьезная авария.
— Телефонограмму в Нижний Тагил. Приступать к ремонту немедленно. Выделить из резервного фонда двести тысяч рублей. Что с шахтой в Кузбассе?
— Обвал в северном штреке, погибших нет, но добыча в этом секторе невозможна. Управляющий месторождением запрашивает дополнительные бригады.
— Передайте: местных шахтеров переключить на южный штрек, проходчиков со строительства шестой шахты временно перебросить на ликвидацию аварии. Людей из других шахт не перебрасывать, слишком дорого и долго.
Головачев быстро записывал указания в блокнот. В дверь постучал. Появился Сорокин с чертежной папкой под мышкой.
— Разрешите? Доброе утро, Леонид Иванович, — инженер выглядел смущенным. — Рад вашему возвращению.
Он помялся у порога, явно не решаясь продолжить.
— Говорите прямо, Александр Владимирович, — подбодрил я.
— Мы все… очень переживали. Когда вас забрали, работа почти остановилась. Особенно в конструкторском бюро. Без ваших указаний никто не смел принимать решения по ключевым моментам.
— Теперь все позади, — ответил я. — Концентрируемся на работе. Что у вас там за проблема со сталелитейным цехом?
Сорокин с явным облегчением перешел к техническим вопросам, развернув на столе чертежи.
Он развернул на столе чертежи. Пока я вникал в технические детали, дверь снова открылась. Вошел Величковский, аккуратно протирая пенсне батистовым платочком.
— Прошу прощения за вторжение, — старый профессор кивнул присутствующим. — Леонид Иванович, у нас серьезные продвижения по новой марке стали. Коробейщиков придумал потрясающий метод легирования, а Патон разработал автоматическую сварку бронелистов. Результаты просто фантастические!
Я поднял руку, останавливая поток информации:
— По порядку, товарищи. Александр, — обратился я к Сорокину, — за пятнадцать минут объясните суть проблемы с мартеновскими печами. Николай Александрович, — кивок Величковскому, — подождите пока что, выпейте чаю, мы с вами поговорим чуть позже.
Сорокин быстро и четко изложил проблему. Из-за нестабильной работы регуляторов температуры в новых мартенах происходил перегрев металла.
Решение нашлось быстро. Надо установить дополнительные пирометры и организовать дублирующую систему контроля.
Когда Сорокин ушел, Величковский, оставшись со мной наедине, снял пенсне и пристально посмотрел на меня усталыми глазами:
— Должен сказать, Леонид Иванович, что ваш арест нас всех… поразил. Я лично ходил к Орджоникидзе просить о вмешательстве. Начал собирать письма Калинину от академии.