Империя света
Шрифт:
Мари встала с места и посмотрела на часы. Директор, как и всегда, взглянул на нее краем глаза.
— У меня в обеденный перерыв встреча…
— С покупателем? — тихо спросил директор, не поднимая головы.
Хотя сейчас он торговал немецкими автомобилями, в университете он изучал французскую литературу. Поклонник Камю, он всегда заставал ее врасплох своими меткими репликами. В его словах был легкий оттенок критики, который ее раздражал, но высказать свое недовольство она не могла.
— Нет.
— Хорошо.
Мари попрощалась взглядом с Риопом и вышла из салона. Она остановилась перед пешеходным переходом. «Неаполь» находился в трехстах метрах слева на противоположной стороне проспекта. Прохладный воздух, казалось, немного успокоил зуд под гипсом, который не давал ей покоя с самого утра. Она подумала о доле головного мозга, которая отвечает за чувство зуда — названия ее она не знала. Это не боль или удовольствие в чистом виде, а причудливое сочетание того и другого, от которого кажется, что вот-вот сойдешь с ума, но стоит только почесать зудящее место, и оно превратится в сладостное наслаждение. Зуд сродни сексуальному возбуждению. Наверное,
На противоположной стороне загорелся зеленый свет, но несколько машин проскочили на красный и уехали прочь. Пешеходы разом начали переходить дорогу. Мари бодро шагнула вперед.
12:00
Дом-гармоника
Киен любил ходить в Сеульский художественный кинотеатр, который построили на месте бывшего кинотеатра «Голливуд». Там в основном показывали работы мастеров прошлого за счет дотаций из госбюджета. Сидя в пустом темном зале, он чувствовал себя в спокойствии и безопасности. Часто он расслаблялся настолько, что незаметно начинал дремать. В этом месте он переставал ощущать себя чужаком. Люди приходили сюда смотреть старые фильмы, и им не было дела друг до друга. То была странная напускная невозмутимость капиталистических обывателей. Чтобы никто не узнал в них обывателей, они вынуждены пускать пыль в глаза, прикрываясь холодным бесстрастием. Без этого холодка и сарказма вся их обывательская сущность была бы видна насквозь, как при ярком солнце. Так, в большом городе обывательщина под маской искушенности обеспечивает анонимность. Иначе говоря, здесь любой может жить, скрывая свой истинный облик. Гомосексуалисты, преступники, проститутки и нелегальные иммигранты наподобие его самого. Однако временами он задумывался о том, такие уж ли они все в действительности обыватели. Может, ему просто самому хотелось так о них думать? Так или иначе, ему, вероятно, не дано было когда-либо понять этих молодых обитателей Сеула. Может, они действительно такие, а может, и нет. Вполне вероятно, что это всего лишь люди, которые, насмотревшись с детства фильмов со всего мира и изрядно устав от голливудской банальности, в поисках чего-то другого решили вернуться к истокам всех экранных клише и в конце концов искренне полюбили Лукино Висконти и Одзу Ясудзиро. У Киена не было того культурного опыта, который все они впитали с ранних лет. Он рос, не зная, кто такие Кинг-Конг, Мазингер Зет, Брюс Ли и Джеки Чан, Дональд Дак и Дятел Вуди, Супермен и Человек-паук. «Великий побег» и «Мотылька» со Стивом Маккуином, которые на Юге по праздникам каждый раз крутили по телевизору, он годами позже «проходил» по видеозаписям, а с «Унесенными ветром» и «Бен-Гуром» познакомился вдогонку по кабельному телевидению. Он не застал то время, когда Чха Бомгын блистал в Бундеслиге, и не мог ничего знать о том, как гремели в свое время Ким Чхучжа и На Хуна. В группе связи № 130 он штудировал все это снова и снова, каждую неделю сдавая экзамены по карточкам, но это были не более чем заученные факты. Он знал ответы на вопросы, но не мог прочувствовать, что они значат, словно киборг, состоящий из микрочипов и прочих электронных схем. Хотя он лучше кого-либо знал творчество Чо Енпхиля, «Полевых ромашек» и Со Тхэчжи и мог пересказать всю историю профессионального бейсбола или студенческого движения 1980-х, пустоту внутри ничем этим было не заполнить. И пусть он живо помнил шок от второго сборника песен Ли Мунсе и чемпионаты страны по бейсболу 86-го и 87-го, когда «Хэтхэ» Сон Донеля обошли действующих чемпионов «Самсунг», его духовное гражданство из этого не складывалось.
Выражение скуки на лице этих киноманов в каком-то смысле заставляло Киена робеть. То, о чем они равнодушно бросали: «Это уже слишком избито!» — для него было чем-то совершенно неведомым или как минимум новым. У него уходило много времени и сил на то, чтобы понять, что именно из «этого» казалось им банальным. Такова была его жизнь — жизнь переселенца, изо дня в день отдающего все силы на то, чтобы постичь банальности.
От кольцевой развязки Ангук он повернул в сторону торговой галереи «Райский край». Перед зданием Фонда помощи пожилым людям в ряд сидели старики, разложив перед собой контрабандные сигареты и лупы. Другие, в панамках с козырьком для защиты от солнца, прохаживались между ними, рассматривая товары, чтобы хоть как-то развеять скуку. Киен прошел сквозь клубы сигаретного дыма мимо витрин кондитерских магазинов с выставленными свадебными наборами рисовых хлебцев и поднялся по лестнице в «Райский край». Название галереи, прежде привычное и заурядное, вдруг показалось ему каким-то незнакомым. В далекой юности слова «социалистический рай» не сходили с его уст. Тогда он ни на мгновение не сомневался в том, что его родина и Пхеньян — это и есть тот самый рай на земле. Сейчас же он понимал, до чего это был дерзкий лозунг. Рай? Кажется, у Гитлера где-то были слова о том, что широкие массы падают жертвами большой лжи.
Впервые он усомнился в значении этого лозунга, когда оказался в парке аттракционов «Лотте Уорлд». Тогда по телевизору то и дело показывали рекламу со словами «Вот это Лотте Уорлд!». Небо над озером озаряли фейерверки, и артисты в костюмах персонажей «Белоснежки» и енотов, пританцовывая, весело шагали в красочном параде. Киен не понимал, почему южнокорейские дети были без ума от енотов. Он купил единый пропуск на целый день. С одним и тем же билетом он мог попасть на все аттракционы в парке — такой принцип, пожалуй, как ничто другое походил на логику мира, в котором он вырос.
Когда он вошел внутрь, больше всего его впечатлили вовсе не яркие представления и захватывающие аттракционы. Он был поражен тем, что такое огромное количество людей стоят в очередях, и никто при этом не устраивает споров и перепалок. Посетители парка с радостными лицами спокойно ждали своей очереди. Никто не вклинивался и не лез вперед, а если такое и случалось, то никто не поднимал из-за этого скандала. Очереди были обычным делом и в Пхеньяне. Будь то
переправа через Тэдонган или концерт во Дворце пионеров, надо было стоять в очереди. Однако в тех очередях обязательно были нарушители. Молодые солдаты пролезали вперед за десять лет жизни, что они проводят на службе в армии, члены партии — из-за чувства собственной привилегированности, а кто-то просто по знакомству. Поэтому чем длиннее становилась очередь, тем больше росло напряжение в толпе. Люди становились раздражительными и были готовы взорваться по малейшему поводу. Это была не единственная проблема с очередями. Иногда очередь могли вдруг распустить безо всякого предупреждения. Людям говорили, что товар закончился или что возникли непредвиденные обстоятельства, и многочасовая очередь тут же прерывалась и рассеивалась.Теперь он уже не был тем наивным простаком, на которого «Лотте Уорлд» произвел впечатление рая на земле. Но все же иногда, проезжая эту станцию метро, он вспоминал тот первый восторг и на секунду будто терял равновесие от легкого головокружения. Он помнил, как в тот день в его голове промелькнула страшная мысль, которую он тут же погнал прочь. А что, если социалистический рай — это ложь, а здесь — действительно райский край? В ужасе от самого себя, он кинулся к водной горке, на которую почти не было очереди, и бездумно сплавился вниз, болтаясь из стороны в сторону по темному туннелю в дурацкой резиновой лодке.
Киен прошел вдоль музыкальных магазинов на втором этаже. В одном из них продавец с длинными волосами, убранными в хвост, играл на электрогитаре что-то из Гэри Мура, а рядом с ним стоял прыщавый подросток и с вожделением смотрел на инструмент. Киен остановился перед магазином с губными гармониками и стал внимательно разглядывать две звуковые пластины внутри тремоло-гармоники. Длинные-предлинные коридоры, куда не проникал дневной свет. Хотя нет, проникал, но еле-еле, лишь через входы на противоположных концах. Ряды дверей по обе стороны коридоров. За каждой дверью — тесная квартирка на одну семью. Киен родился и вырос в одном из таких многоквартирных домов. Люди называли их «гармониками». Если посмотреть на них сверху в разрезе, то они действительно будут напоминать медные пластины губной гармоники. О личном пространстве не могло быть и речи. Стены были тонкими, а если открыть входную дверь, ты практически оказывался на пороге квартиры напротив. В коридоре висело всего несколько тусклых лампочек, поэтому там всегда была полутьма, и в тех уголках, куда никогда не попадали лучи солнца, стоял запах плесени. Квартира семьи Киена была ближе к центру гармоники. Окна выходили на запад, и по вечерам предзакатное солнце подолгу светило в комнаты. Иногда ветер врывался в коридор с одного конца и со свистом вылетал из другого, так что дом действительно завывал, словно гармоника. Когда ветер, проносясь сквозь узкий проход, нарывался на открытые двери или другие предметы, поток воздуха опрокидывался через преграду и звук становился выше. А иногда ветер с силой захлопывал открытые двери и с низким гулом несся в другой конец коридора, откуда лился слабый свет. Пение гармоники прекращалось только тогда, когда кто-нибудь из жильцов дальних квартир выходил в коридор и закрывал окно.
Отец Киена любил рыбалку и часто брал сына с собой на Тэдонган. Они вдвоем молча сидели на берегу с удочками, после чего, забросив улов в ведро, шли пешком до дома. Отец был инженером и занимался строительством плотин. Он проектировал дамбы на реках Амноккан и Имчжинган и считался лучшим в своем деле. В стране, где остро стояла проблема энергии, гидроэлектростанции играли незаменимую роль. Из-за угрозы воздушных атак со стороны США расположение дамб и гидроэлектростанций держалось в строжайшем секрете. Поэтому отец Киена был под постоянным наблюдением. Даже когда он ненадолго ездил учиться в Москву в начале семидесятых, у него почти не было свободы действий, и ему приходилось докладывать о каждом своем шаге в ежедневных отчетах департаменту безопасности. Однако позже, когда Киен прибыл на Юг, он понял, что все эти предосторожности были бессмысленными. Американцы были прекрасно осведомлены обо всем, что происходило в КНДР. Да и высшее руководство Севера не могло не знать, что Штаты владеют всей информацией. Постоянный контроль и слежка были не столько мерами защиты от врага, сколько данью традициям бюрократии. Там все что угодно могло попасть под гриф секретности. Даже данные о качестве воды в реке считались секретными. Без каких-либо очистных приспособлений промышленные и бытовые сточные воды со всеми содержащимися в них тяжелыми металлами попадали прямо в реки. Однако любые слова, которые бы разрушали миф о социалистическом рае, были под запретом. Даже то, что само по себе запретным не было, в зависимости от того, кто и как это сказал, могло быть расценено иначе, и человека тут же могли назвать «шпионом американского империализма».
— Тебе не холодно? Дать грелку для рук?
— Спасибо, не надо.
Отец вынул крючок из пасти карася и бросил рыбу в ведро. Ее брюхо было вздуто от икры.
— Посмотри, как она трепыхается без воды.
— Да ведь любая рыба будет трепыхаться, если ее из воды вытащить.
Отец снова забросил удочку в реку. Карась отчаянно бился на дне ведра.
— Конечно. Рыбы без воды начинают раздувать жабры и биться всем телом, пока не сдохнут. Знаешь, когда строят дамбы, бывает вот как. Сначала ставят балки и сливают всю воду через тоннель, чтобы потом можно было залить цемент.
Рыбы, которые не успевают выбраться, остаются подыхать на дне. Товарищи, которые работают на стройке, радуются, подбирают тушки и варят суп. Но рыбы так много, что всю не съешь. Она, конечно, гниет. Гниет и воняет. Вонь стоит тошнотворная. Так вот что я хотел сказать, сынок. Не будь рыбой, будь лягушкой. Лягушки в воде плавают, а попадут на сушу — скачут. Ты меня понял?
Киен попал в число новобранцев оперативной группы Военно-политического института Ким Ченира, которую называли группой связи № 130, и это была его последняя рыбалка с отцом накануне отъезда. Отец, вероятно, предчувствовал, какая судьба ждала его сына. Его наставление о рыбах и лягушках оказалось отчасти пророческим. Киен лучше кого-либо другого приспособился к суетливому южнокорейскому обществу. Он сумел самостоятельно выжить даже после того, как Ли Санхек был устранен в ходе партийной чистки.