Индульгенция для алхимика

Алхимик осмотрел незнакомца. Тот отличался от покойника только тем, что самостоятельно держался на ногах. Волосы на голове вылезли, обтянутый синеватой кожей череп покрыт струпьями; почерневшие глаза ввалились вглубь орбит; нос заострился, из ощеренного рта торчали кривые желтые зубы... запах тоже... аромат ландышей не напоминал. Обтянутые кожей ребра, выглядывающие сквозь прорехи в плаще, почти атрофированные мышцы на руках и ногах, а так же приросший к позвоночнику живот, придавали ему едва ли не полное сходство с известным анатомическим пособием...

Субминистратум протер глаза, откидывая прочь остатки кошмара.

– Да, дом патер. Уже проснулись. Дайте немного времени на сборы... Мы... мы согласны с предложением господина барона...

***

Возвращение приятелей в Эйзенах оказалось хоть и не триумфальным, но гораздо более комфортным, нежели исход из него. Как только они выехали на относительно твердую дорогу, а ноги перестали разъезжаться в грязи, перемешанной повозками и лошадьми, приятелей окликнул возница последнего, пятого фургона, (за которым плелась троица), и, пригласил их рассаживаться внутри.

Эммерик (так звали кучера), молодой, кудрявый, нескладный дылда, растолкал своего уснувшего товарища, обозного повара и провиантера Ханса Две Руки, достал из-под лавки кусок сыра и бурдюк вина, жестом фокусника выудил из котомки пару деревянных кружек, после чего, предложил выпить "за знакомство". Компания была не прочь, особенно, страдавший похмельем Адольфиус. Возница и повар уважительно поцокали языком, глядя, как обезьян расправляется с первой кружкой, накапали себе, выпили, отрезали сыра, и, приступили к беседе.

Основное участие в ней принимал Николас, поскольку Густав, утомленный бессонной ночью и тяжелой дорогой, после второго стакана присоединился к Хансу и лемуру, то есть - задремал, слушая разговор сквозь мягкое облако наплывающего сна. Проныра чесал языком, рассказывая о жизни в Аллендорфе, о своем гешефте, выложил последние Тюрингинские сплетни, услышанные от рыжего Михаэля... а взамен - выспрашивал про владения барона, характер старого алхимика - Наставника, чем кормят на общей кухне, кто из девок самая красивая, а кто - не прочь прогуляться на сеновал...

Студиозус проснулся от громких возгласов, почти уже в городских воротах. Оказалось, возмущался фамулус, недовольный увеличением таксы посещения метрополии в праздничные дни. Слегка поругавшись со сборщиком, Прош заплатил пфенниг, получил пару жетонов - разрешений и, они, наконец, проехали сквозь башенный коридор.

Улицы Эйзенаха, разукрашенные желто-зелеными цветами Дома ландграфа Тюрингинского оказались почти пустыми. Судя по стоявшему почти над колокольней Солнцу, время близилось к шестой молитве, а значит, утренняя казнь трубадура уже состоялась, и, народ скорее всего, внимал слову пастыря, обличающего светские развлечения и плохих поэтов. Маленькому обозу барона это оказалось только на руку - не пришлось разгонять плетью вставших посередине дороги ленивых горожан; так что до Карлсплац, ближайшей к северным вратам площади, они добрались без проволочек.

Остановились подле хостилиара[59]

церкви святого Николая, хорошо знакомого приятелям по прошлой ночевке. К удивлению, брат - госпиталий[60]

оказался на месте, а не на проповеди. Прыткий фратер тут же определил, кто в компании дорожный распорядитель, а кто - аристократ, и начал обговаривать с молчальником - камергером условия размещения.

К друзьям, стоящим возле повозки, подошел отец Пауль, всю дорогу проведший рядом с бароном, красуясь на злом вороном жеребце французской породы.

– Ну что, господа мерценариусы[61]

? Надеюсь, дорога не измотала?
– обратился к ним патер.

Проныра, в ответ, громко фыркнул. Не обратив на это внимания, милитарий начал объяснять:

– Вам следует знать несколько вещей. Во-первых, как разместитесь, вы и Гуго, э... герр Гуго Майер, - поправился всадник, - наш диспонатор[62]

, вон, с монахом беседует... в общем, отправитесь к церковному нотариусу, скреплять договор с сюзереном.

Густав удивленно вскинул брови:

– Вот как? Господин барон хочет заключить соглашение не только со мной, но и с Орденом? Я ведь всего лишь субдьяк. А если здешний камерленгер[63]

не согласится?

– Согласится, никуда не денется, - успокоил Шлеймница патер.
– А как ты хотел, парень? Не платить колекту[64]

? Или, получить рукоположение и улизнуть? Нет, не выйдет... Кроме того, если ты вдруг по недомыслию что-то взорвешь, будет кому оплатить похороны и причиненные убытки. Да и пошлина с субминистратума обойдется меньше... В общем, этот вопрос решен, - капеллан чуть прищурил свои белесые глаза.

Приятели молчали.

– Хорошо. Второе. В походе подчиняетесь непосредственно мне. Если вдруг понадобиться куда-то отлучиться - непременно сообщайте. Иначе уедем без вас, будете догонять... и получите взыскание. Вы не в монастыре, здесь карцера нет, но не сомневайтесь, епитимья окажется очень строгой. Вплоть до бичевания. Понятно?

Прош и Густав согласно кивнули. Бичевание? Ха! Если бы патер знал, какие в Аллендорфском карцере крысы. Да десяток плетей - за счастье!

Тем временем, фон Хаймер продолжил:

– По пустякам меня не беспокоить. Питание - сегодня свое, завтра - вместе со всеми. Так... что еще? Какие вопросы?

– Э... дом патер, отправимся, как я понимаю, послезавтра?
– студиозус потер затекшие кисти рук.

Отец Пауль утвердительно кивнул.

– Да, в понедельник. Сегодня ужин в ратуше, завтра - праздничная служба, обед у ландграфа... так что эти два дня можете развлекаться в городе, - милитарий слегка ухмыльнулся и подмигнул Николасу.

– Надеюсь, что второе ухо у тебя цвет не поменяет. Придерживай язык, юнгерменн. И чтоб Эммерик, Ханс, или Гуго, знали, где вас искать... в случае чего. В общем, сх о дите к стряпчему и можете заниматься своими делами, - видя, что до приятелей дошло, капеллан повернулся и, зашагал к повозке, где ехала семья барона.

– Что, пошли устраиваться, - Проныра поднял спящего лемура на руки.
– Надеюсь, на кухне есть чем перекусить, а не как в прошлый раз.