Инфракрасные откровения Рены Гринблат
Шрифт:
Рена сворачивает шесть бумажных платочков, засовывает их в трусы вместо прокладки — не хватало только испортить черные джинсы! — и выходит на улицу.
«So much blood![135] — говорит леди Макбет в пьесе Шекспира. — Сколько кровищи! — пролепетал мой гордый пёльский муж Алиун, присутствовавший при рождении нашего сына. Я пищала, пела, стонала, кричала, болтала, а вот пёльские женщины так гордятся будущей ролью, что молча выносят страдания, пока не родится ребенок. Через шестнадцать часов усилий показалась головка Тьерно, погрузив меня в немыслимый экстаз и заставив осознать всю полноту и величие акта творения.
Арбус уже в детстве завораживали месячные, беременность и роды. Повзрослев, она наслаждалась всеми сторонами своей женственности, не брила ни ноги, ни подмышки и не пользовалась дезодорантами. В репортажах для “Лайф” или “Вог” Диана могла во всеуслышание объявить, что у нее месячные, второго ребенка рожала дома… а потом описала этот момент как самый гротескный и одновременно величественный в жизни. Немногие женщины из мира искусства, да что там немногие — никто, кроме двух поэтесс: американки Сильвии Плат[136] и русской Марины Цветаевой, — не переживал материнство с такой полнотой».
Очень жаль, — бормочет Субра, — что июльским днем 1971 года, в своей квартире на Манхэттене, Арбус добавила к воде в ванне несколько литров своей крови. Обидно, что она не справилась с жизнью и все-таки покончила с собой. Плат, кстати, тоже! Molto peccato[137]. И Цветаева! Какое совпадение!
— Vorrei ипа scatoletta di Tampax, perfavore… Grazie[138].
На лестнице отеля она сталкивается с Симоном и Ингрид.
— Все вещи собрали?
— Почти… — отвечает ее отец. — Ты позавтракала?
— Нет, выпью эспрессо по дороге. Нужно успеть взять машину, я уже опаздываю.
— Мы будем готовы к твоему возвращению.
Пять минут спустя Рена выходит на улицу и окунается в ослепительный свет флорентийского утра.
«Будь влагалище эрогенной зоной, мы бы это знали, поскольку по четыре раза на дню шесть дней в месяц двенадцать месяцев в году вставляем туда тампоны, не испытывая даже намека на удовольствие. Мне, во всяком случае, никто не признавался в подобной… удаче. Помню, как в четырнадцать лет я безуспешно пыталась справиться с тампоном в ванной моей лучшей подруги Дженнифер, а она руководила моими действиями, стоя за дверью: “Расслабься, Рена! Ничего не выйдет, пока не расслабишься! Не бойся, он тебя не дефлорирует!” Я, естественно, лицемерно промолчала».
«Auto-Escape» находится на улице Borgo Ognissanti[139], по-французски получается на улице Туссен. Так зовут старшего сына Рены. Она решает счесть это хорошим предзнаменованием.
«Люди часто находят странным, что такая атеистка и ненавистница девственниц, как я, назвала сына Туссеном. Им неизвестно, что Туссен-Лувертюра, великого вождя гаитянской революции 1791 года, в результате которой остров Гаити стал первым независимым государством Латинской Америки, боготворил мой обожаемый муж Фабрис. Он завещал дать нашему первенцу это имя».
Но Туссен-Лувертюр был далеко не святым, — замечает Субра. — Может, его крестили 1 ноября и дали имя по католическому календарю… так часто поступали во французских колониях. Другим везло меньше, они становились «Fete-Nat»[140] или «Epiphanie»[141]!
Пусть будет Ognissanti!
Guidare[142]
Рена
«бодается» с сотрудником «Auto-Escape». Он желает говорить с ней по-французски, она отвечает только на итальянском, оба хорохорятся, изображая учтивость. В конце концов он доверяет ей красный «Рено-Меган».— Вот это — для открывания и закрывания дверей, — говорит он, явно желая поддеть клиентку, и протягивает ей ключи и маленький пульт.
— Si, certo, signore, — отвечает она. — Non sono nata dell’ultima pioggia[143].
При первом же маневре на Всесвятской площади мотор глохнет. Рена на грани истерики. Она говорит себе: «Поступай, как Азиз, считай это предзнаменованием. Аллаху неугодно, чтобы ты брала машину напрокат. Он не хочет, чтобы ты колесила по Тоскане на тачке с отцом и мачехой. Всевышний желает, чтобы ты подчинилась деликатно выраженному желанию мужа, поехала прямиком в аэропорт Америго Веспуччи и прыгнула в первый же самолет на Париж!»
Увы, с третьей попытки «рено» стартует, как на треке, и Рена, волей-неволей, направляется к Флоренции, одному из прекраснейших итальянских городов, жемчужине эпохи Возрождения.
Сдвинув очки для дали на кончик носа, Рена ухитряется следить левым глазом за дорогой, а правым смотрит на карту, расстеленную на пассажирском кресле. Элегантный служащий прокатной конторы вычертил зеленым фломастером маршрут до улицы Гвельфа, объяснил на безупречном французском: «Из-за улиц с односторонним движением вам придется сделать большой крюк. Поедете на север по бульварному кольцу до центра города — и будьте внимательны, название меняется трижды! — потом повернете направо на улицу Сент-Катрин». Всего-то? Да с этим и ребенок справится!
Рена обливается потом, машина летит по улице Филиппо Строцци на скорости девяносто километров в час, и тут — вот ведь подлость! — звонит мобильник. Отвечать? Не отвечать? А если это отец? Вдруг у них что-то случилось? Украли бесценную барсетку, на сей раз безвозвратно?
Она вытаскивает телефон из кармана, кидает его на сиденье, спихнув карту на пол. Ой-ой-ой, это Азиз!
От радости сердце колотится как безумное, Рена отвлекается, ее заносит вправо, и она едва избегает лобового столкновения.
— Азиз! — отчаянно кричит она, впечатав мобильник в ухо правым плечом.
— Я!
— Подожди!
— Что значит подожди? Мы не разговаривали целую вечность, я наконец дозвонился, а ты просишь подождать?!
— Я за рулем!
Она притормаживает, и едущие следом водители немедленно начинают отчаянно сигналить. Рена сбрасывает звонок и разражается ругательствами — сразу на нескольких языках! — в адрес нетерпеливых и агрессивных «проклятых мачо» за рулем «фиатов», кивает огромной крепости, высящейся слева — ей неизвестна печальная история тысяч погибших там людей, но как же не почтить их память, — и останавливается в начале улицы Сент-Катрин.
— Азиз… Прости, милый. Трудно вести машину в незнакомом городе.
— Рена, ты должна вернуться.
— Зачем?
— Бросай все и прилетай в Париж. Здесь все очень серьезно.
— Но… Азиз…
— Перестань блеять! Ты что, издеваешься?
— Нет! Ну что ты, конечно нет. Я взяла напрокат машину, отец с мачехой ждут на улице, я не могу бросить их, хотя больше всего на свете хочу увидеть тебя… Шрёдер отпустил меня на неделю…
— Плевать на Шрёдера! Выслушай меня, Рена, это очень важно. Я не выхожу из редакции уже трое суток, мы пытаемся обойтись имеющимися силами, но получается плохо. По ящику начали показывать гнусные репортажи. Нам позарез нужны умные ночные фотографии, понимаешь? Сделанные человеком, хоть чуть-чуть знакомым с ситуацией. Не знаю, как еще тебе объяснить. Рена, ты должна вернуться.