Инфракрасные откровения Рены Гринблат
Шрифт:
— Нет, я…
— Ладно, я понял.
Азиз отключился. Рена резко сдвигает шляпу на затылок и рулит, пытаясь успокоиться.
К ее удивлению, Симон и Ингрид ждут с чемоданами перед отелем. Они загружают багажник, Ингрид садится сзади, Симон — рядом с Реной. Ужасного телефонного звонка Азиза словно и не было.
— Я буду штурманом, — заявляет Симон.
— Хорошо, — отвечает Рена, — мы… вот здесь.
«Ты должен помогать мне, папа! Когда-то ты научил меня водить машину и не должен был безвозвратно потерять себя в сумрачных лабиринтах жизни… Плохой из тебя Вергилий, папа… совсем никудышный. Почему ты сегодня так напряжен рядом со мной?»
Рассказывай, — говорит Субра.
«В
В части отклонений, — говорит Субра, — ты всегда была на стороне отца…
«Да, сидела у него между ног, ужасно возбужденная, между ног возбужденная ужасно…»
А он?
«Н-ну… Насколько я знаю, он никогда не использовал эту странную технику, когда обучал вождению моего старшего брата. В шестнадцать лет Роуэн попал в небольшую аварию на своем мотоцикле, и Симон на месяц отобрал у него права».
Солнце припекает все сильнее. В голове у Рены звучит беспощадная фраза: «Ладно, я понял…»
«Господь милосердный, не отнимай у меня Азиза!
Я влюбилась в ту же секунду, когда впервые увидела его в парижском предместье, где он родился и вырос. Меня послали сделать репортаж, и я случайно заглянула в культурный центр, где Азиз занимался с маленьким малийцем — подтягивал его по чтению, показывал буквы, задавал вопросы, терпеливо выслушивал ответы… Мальчик с обожанием смотрел на доброго учителя, и я подумала, что понимаю его. Мне хотелось завладеть вниманием Азиза, поговорить с ним, а ведь тогда я еще не знала, что он поэт, сочинитель песен и божественный гитарист, что он младший из восьми детей, что его старший брат сидит в тюрьме за торговлю наркотиками, что с пятнадцати лет он начал работать на заводе в ночную смену, что днем продолжал учиться, а потом окончил журналистскую школу на улице Лувра. Однажды случилось чудо — его взяли редактором в «Де ла мардже», журнале, где я тогда работала. Сначала мы встречались в коридорах или у кофемашины, потом все закрутилось с головокружительной скоростью: рукопожатие — чмок-чмок в щеку — обмен любезностями — поцелуй — взгляд — ласка и, наконец, в конце недели, свидание в моей спальне. Азиз не сразу сумел заняться со мной любовью, но я восхищалась каждым квадратным сантиметром тела этого высокого молодого араба, его томными, как у оленя, глазами, сильными руками, белозубой улыбкой, мускулистой спиной, упругими ягодицами и прекрасным длинным членом. Я и помыслить не могла, что так много узнаю от Азиза и научу его любить женское тело, что чудеса продлятся и мы вместе наймем квартиру в шестьдесят квадратных метров на улице Анвьерж в Одиннадцатом округе. Оба мы полуночники и работаем вместе в таком согласии друг с другом, какого я ни с кем не знала. Я ни за что на свете не пожертвую нашей близостью, но вернуться в Париж…»
Субра сочувственно вздыхает и не напоминает Рене, что Азиз ночует в этой квартире не чаще двух раз в неделю и ничего не решил насчет совместного проживания и уж тем более женитьбы.
— Ты какая-то тихая, Рена, — замечает Ингрид, проведя час в пути на ФиПиЛи (Флоренция, Пиза, Ливорно).
— Извини… Задумалась.
Захоти она объяснить им всю взрывоопасность ситуации в парижском предместье,
пришлось бы прочесть целый курс лекций по истории французских революций с 1830 года. Она молчит, не имея ни сил, ни желания.Ингрид начинает напевать, чтобы заполнить тишину.
Озабоченный штурманскими обязанностями, Симон не отрывается от дорожной карты и не замечает красоты окрестных пейзажей.
Vinci[144]
Ланч они едят в ресторанчике, прилепившемся к склону горы с видом на бесконечные тосканские холмы. Этот пейзаж обессмертил в «Джоконде» Леонардо: виноградники, кипарисы, красные крыши — сама гармония!
Так же гармоничны цвета, вкус и ароматы блюд, которые без задержки подают официанты.
А вот между ними все звучит на фальшивой ноте. Рена смотрит на мачеху, вспоминает мать, и ее охватывает гнев. Обезличенный, потому что злиться поздно. Все поздно.
Лиза! Мона Лиза! Ты исчезла тридцать лет назад, совсем как Чеширский кот из «Алисы в стране чудес»… Да, можно и так сказать. Исчезли твои волосы… Твой крутой лоб… Твои щеки… Твои глаза… И — последней — твоя загадочная улыбка… Перед нашими глазами расстилается вечно-прекрасный пейзаж, и природе нет дела до людских чувств.
Рена идет в туалет сменить тампон и поплакать, сморкается, сидя на унитазе, листает путеводитель.
«Надо же, у Леонардо была не одна мать, а целых пять: Катерина, Альбьера, Франческа, Маргерита и Лукреция. Первая произвела его на свет, остальные были законными супругами его отца. (Поочередно, а не одновременно, как у Фелы Кути.)»
Да уж, слово «семья» не вчера стало синонимом выражения «сложный случай», — вздыхает Субра.
«Верно, пора бы перестать удивляться, делать вид, что норма — это простая, нуклеарная семья, прочная, как нержавейка. Чушь собачья!
Эдипа вырастили приемные родители вдали от Фив. Сын Керстин Пьер никогда не встречался со своим, так сказать, предком Аленом-Мари. Моего Туссена, сына Фабриса, воспитывал Алиун, чей отец был многоженцем и вечно отсутствовал. Азиз лишился отца в четыре года и почти его не помнит. Семья всегда была олицетворением Хаоса, так какого черта я сижу на толчке в ресторане городка Винчи и горюю над своей судьбой?»
— Скоро три, — говорит она, вернувшись за столик, — давайте куда-нибудь сходим, согласны?
В Винчи два музея. Дом-музей Леонардо — «Леонардиано» и «Идеальный музей Леонардо да Винчи». И там и там выставлены модели и макеты, машины и диковины. Например, деревянный мост, построенный без единого гвоздя! Из поленьев — простых поленьев, уложенных под правильным углом. Гениальная идея: в случае необходимости можно мгновенно утопить вражескую армию!
— Ну так что? — спрашивает Рена.
— Пусть папочка выбирает, — отвечает Ингрид.
— Папа?
Симон колеблется, сравнивает, листает брошюры, откладывает одну, берет другую, смотрит на собор, переводит взгляд на замок, любуется с эспланады панорамным видом, тащит их за собой в сувенирную лавку.
Минуты тянутся медленно. Наконец Симон принимает решение:
— Мы не пойдем в музей… В этой книжице, — он потрясает путеводителем, — есть все, что нужно.
История его жизни.
— Ладно, тогда поедем в Анчиано, — предлагает Рена. — Это родная деревня Леонардо, до нее всего три километра.
Извилистая горная дорога…
Вспоминай, — шепчет Субра.
«Настоящие уроки вождения отец давал мне позже, на горных дорогах Лаурентидов[145]. Я научилась высовываться за белую линию на выезде из левого виража, чтобы пассажиров меньше укачивало. Хорошо бы Симон заметил мой маневр и вспомнил славные прошедшие денечки…»