Иное состояние
Шрифт:
– Ну, кое-что о причинах как таковых я соображаю...
– произнес я задумчиво.
– Тут ловко подогнанная философия.
– Это ты прямо в точку.
– Не в бровь, а в глаз, да?
– съязвил я, раздраженный еще в ту минуту упорством, с каким Петя подтаскивал меня к коктейлям.
– Точно. А все дело в учении Небыткина. Слыхал о таком?
Я закричал:
– А-а, все дело в учении? Небыткин, говоришь? Полагаю, все сведется к шутке, при такой-то фамилии, но я все равно вправе... Да ведь они меня из-за учения, из-за какого-то там смехотворного Небыткина выставили, я-де не проникся и потому не могу быть с ними!
– Правда? Интересный момент! Значит, вот так сразу, ничем и никак не предваряя, без лакмусовой бумажки?
– Бумажка, может, и была, но...
– Интересный, замечательный момент,
– Но как можно, - перебил я, - как можно ссылаться на какое-то учение и им карать, казнить человека, заведомо зная, что этому человеку оно совершенно неизвестно?
– А с чего ты предположил тут нечто заведомое?
– Я уверен, они знали, они не то что знали, а предположим, и не задумывались, знают ли, но они потому и заговорили об этом, что не сомневались, я впервые все это услышу... и это издевательство, и они сознательно пошли на него!
– Ты прав. То есть не об издевательстве, они и не думали издеваться над тобой, а просто пошли проторенным путем и действовали как бы по канону. Иными словами, они знали, что ты не знаешь, но то, что они сделали, это не мука и не испытание для кого-либо, а всего лишь обычай, традиция. Ну, если угодно, в твоем случае это прием, который они решили опробовать, обкатать и которым они теперь, увидев, что опыт удался, будут пользоваться всякий раз, когда им понадобится прогнать неугодного человека. Иными словами, в отношении тебя - прием, а для них - счастливая находка, своего рода открытие, в рамках которого они впоследствии выкуют прием.
Я раздосадовано сплюнул под кустик, одиноко топорщившийся на обочине.
– Ладно, приемы, каноны - пусть так, но ты говори о философии, о мировоззрении, если оно у них есть, а не переливай из пустого в порожнее.
– Не сердись.
– Петя благодушно похлопал меня по плечу.
– Я их философию знаю в общих чертах, подоплеку же и вовсе вынужден оставлять пока без внимания, а если бы знал вполне - проникся бы, но этого нет, и я тоже хожу в неугодных. А это все равно что ходить в тумане. Ты идешь, кругом клочья этого самого тумана и слякоть, туфли разваливаются, хлюпают, безысходность, дома подстерегает безотрадность супружеской жизни, ты все ниже опускаешь голову, но навязчивые идеи не оставляют тебя, пути-дорожки разбегаются в разные стороны, а ведут, однако, к одной цели, которая все также нагло маячит и брезжит впереди. Вот что значит не завоевать или лишиться благоволения, хоть после неожиданно примененного к тебе приема, хоть после лакмусовой бумажки. Горе испытавшим это! Правда, мое положение по некоторым причинам и в некоторых пунктах лучше твоего, но и оно в сущности безнадежно. Но обратимся к упомянутой философии. Известную мне часть можно назвать чем-то как бы общедоступным, однако и она была бы закрытой, если бы с самого начала не всплывала там совершенно реальная и, кажется, знаменитая личность некоего Васильева. Был, знаешь ли, такой ученый, закончивший жизнь в сумасшедшем доме.
Петя смолк и опустил голову, словно бы горюя над печальной судьбой ученого.
– Если с этого начинать, с этакого незавидного конца чьей-то важной для данной истории жизни, то это сразу бросает тень на последующее, саму историю характеризует...
– Я мог бы и вовсе не упомянуть сумасшедшего дома, - с легким гневом оборвал меня Петя.
– Он не играет никакой роли в нашей истории, так что ты не дурачься. Уже далеко не молод, а словно я в мои давние юные годы. У нас с тобой много общего.
– И потому мы оба отлучены?
– Может быть. Я вот все думаю, как ты вообще живешь?
– А тебе что за дело?
– взвился я.
– В чем соль? В чем суть твоего бытия? Чистенькое у тебя существование, а?
– В общем и целом да. Но у вас, выточенных...
– Меня не смешивай с ними, у меня, обрати внимание, уже седина на голове и в бороде тоже, а они молоды, как ни в чем не бывало, я бы так сказал, да, именно так, и они, может быть, вообще никогда не состарятся.
Я опешил:
– А у тебя борода? Где же?
– Вчера сбрил. Экспериментально... Еще появлюсь, еще ты меня увидишь с бородой! А вчера овладела игривость, дурашливость, я и сбрил.
– У них чистота какая-то
гигиеническая... Нет, не то, у них существование стерильное, примерно так, но эта стерильность оттого, что они выделываются, усиливаются, они специализируются на этом. Это не то же, что медицинская гигиена, а что-то от механики и бездушия. У меня же, если у меня действительно все чисто и хорошо, жизнь бьет ключом, чистота у меня жизненная, духовного порядка, как если бы я струился и струился ручейком... Журчу себе, - вздохнул, несколько как бы всхлипнул я, - и если мне скажут: дай-ка пощупать пульс!– я и протяну руку, буквально представая ребенком с чистой душой, с незапятнанной совестью...
– Вот как ты забредил?!
– воскликнул изумленно Петя.
– И никому, никому не придет в голову покопаться в моем якобы грязном белье, все только изумленно вскинут глаза!
– прокричал я, заканчивая свой прекрасный вымысел.
– А я и вскинул, - подтвердил мой собеседник радостно, - изумленно вскинул, потому как ты действительно поразил. Какая доподлинная у тебя жизненность... Ты жизнеутверждающий. И как здорово ты сразу во всем разобрался, а какой при том при всем ты еще, однако, и поэт. А если бы не истериковал из-за осечки у Наташи, совсем славно было бы. И еще ведь ты ерничаешь и комикуешь маленько, а это уже зря. Так ты будешь про Небыткина слушать?
– Говори, я слушаю.
– Покойный Небыткин, о нем, кстати, мало известно, в свое время крепко зашибся выкладками Васильева о воображаемой логике. Небыткин таинствен, недостаточно проявлен и выглядит фигурой мифической, а Васильев... что мы тут, в нашей дыре, знаем о нем? о состоянии его ума? о положении его научных взглядов в мире ученых? Не всегда-то, следует заметить, и правильно, если мы в своей мирской суете играем именами некогда живших поэтов и мыслителей. Дикари, боящиеся называть свое имя, чтобы заодно с ним и их сущность не досталась врагу, благоразумнее кабинетных мужей, буквально жонглирующих именами людей, которым, вообще-то говоря, они в подметки не годятся. Всегда должна быть какая-то святая, тщательно оберегаемая тайна, а иначе залапают и затмят некий светильник и нас, возле той тайны греющихся, утепляющих душу, затолкают. Между прочим, у нас тут и в самом начале путаница, своего рода загадка. Кто-то изначально путал воображаемое с действительным, сон с явью. А кто именно? Васильев? Небыткин? Но они сошлись в какой-то точке, восторженный энтузиаст, прирожденный первооткрыватель Васильев и в своей загадочности и невнятности неподвижный, хмурый, тучный изобретатель специального, едва ли не религиозного учения Небыткин.
Далеко в изучении мнений и суждений взбаламученного первооткрывателя целеустремленный изобретатель не пошел. Церковью он не был принят. Теософы не обратили на него внимания. После долгих веков сна в забвении закопошившиеся язычники не заинтересовались им. Не далеко, зато своим путем пошел, вот в чем штука. Остановился у Васильева на небезызвестном законе противоречия, говорящем о несовместимости одновременного утверждения и отрицания, остановился, собственно, на остроумной догадке, что этот закон вполне может быть исключен или, напротив, безоговорочно принят, точно не помню, в чем там у Васильева дело, и на гипотезе о существовании неких миров, где с указанным принципом допустимо и даже целесообразно обращаться совсем не так, как у нас, в наших земных условиях. Мол, там логика, при некотором неизбежном сходстве, вытекающем из законов мышления, на которых логика и покоится, все же несколько отличается от нашей. Ах, вот как, подумал Небыткин, прежде чем двинуться дальше. Значит, возможен и мир, где логика не то чтобы не нужна, но не обязательна, где - как раз в силу тщательно и радикально использованного закона противоречия - она есть, а в то же время ее и нет.
***
В конечном счете, далеко зашел, ужас как далеко. Посуди сам, Кроня, вообразить целый мир, и не просто мир, а воображаемый, это ли не подразумевает невероятной дальности, бесконечной удаленности, фактического отрыва от мест, где все навевает впечатления реальности происходящего с тобой и даже постоянно суется тебе под нос в качестве бытийствующего?
Затевая свои примечания и комментарии, я начал следующим образом:
– Видимо, в момент чтения, а он у читателя всегда сопровождается более или менее соответствующей игрой слов, Неубыткина...