Интервенция

— Но ведь… науке известно только тридцать пять свитков! Тридцать пять из ста сорока двух! А здесь… здесь их… больше!

Он дрожащими руками вернул свиток на место. Схватил другой. Фолиант в кожаном переплете, позеленевшем от времени. Листы из пергамента. Открыл. Снова латынь.

— А это… это Вергилий! «Энеида»! Поэма.

— Это нам понятно, — хмыкнул прораб. — Древние вирши. Стишки.

— Стишки?! — воскликнул Баженов. — Павел Силыч! Это величайшие произведения античности! Которые мы знаем по поздним копиям, по фрагментам! Утерянное. А здесь…

Он перебирал книги, свитки, словно в лихорадке.

— Вот! Аристофан! Его «Комедии»! А вот… Цицерон! «De republica»! Трактат о государстве! Полный! И… и его «Истории»! Восемь книг! Восемь книг его исторического труда, который считался тоже утерянным! О котором мы только по упоминаниям знаем!

Каждое новое открытие потрясало его до глубины души. Руки дрожали, лоб покрылся испариной, несмотря на прохладу зала.

— А это кто? Гай Лициний Кальв! Соперник Цицерона в ораторском искусстве! Его речи! Поэмы! Павел Силыч! Ты понимаешь, что это?!

Прораб снова почесал затылок. Посмотрел на рабочих, которые, увидев, что барин увлекся, начали перешептываться, зевать. Скучно им было. Старье бумажное. Ну и что?

— Древние книги. Зачем только их тут замуровали?

— Зачем?! — Баженов нервно ходил взад-вперед между фолиантами и свитками. — Это не просто старые книги! Это… это другой взгляд на прошлое! Это… это библиотека! Та самая! Легендарная! Библиотека Ивана Грозного! Либерия! Ее часть!

Он повернулся к прорабу, глаза его горели безумным огнем.

— Вы знаете ее историю? Говорят, ее к нам из Византии доставили! Собиралась веками императорами! Константин Одиннадцатый владел ею! После падения Константинополя ее в Рим перевезли, а потом… потом она оказалась в Москве как приданое Софьи Палеолог, когда она замуж за Ивана Третьего вышла! А Великий князь ее в Кремле спрятал! А потом Иван Васильевич, Грозный… расширил ее! Замуровал! Чтобы точно никто не нашел! И вот… вот она! Перед нами!

Павел Силыч пожал плечами.

— Для библиотеки маловато будет. Но интересно, конечно. Для ученых, поди.

— Ученых! — Баженов хлопнул себя по лбу. — Точно! Московский университет! Нужно срочно послать за профессорами! За ректором, за Десницким! За другими учеными! Им это нужно увидеть! Немедленно!

Он сделал глубокий вдох, пытаясь унять дрожь. Прошелся вдоль пустых ниш, надеясь на новые находки. Заглянул в каждую. Эх, пусто! А так хотелось! Найденное — это лишь часть Либерии, в этом Василий Иванович не сомневался.

В самом конце зала, у дальней стены, стоял небольшой столик. Не простой. Похож на жертвенник в церкви, на котором размещают святые дары. Он был сделан из темного дерева, искусно инкрустированного слоновой костью и перламутром. На столике лежали два предмета в специальных футлярах. Футляры были обиты бархатом, а поверх расшиты золотыми нитями и усыпаны драгоценными камнями — алмазами, рубинами, сапфирами.

Баженов подошел к столику завороженный. Это была явная особая ценность, хранившаяся отдельно от всех прочих сокровищ библиотеки. Он осторожно поднял один футляр. Открыл. Внутри лежала книга. В роскошном переплете, с листами из пергамента. Классический фолиант. Открыл второй футляр. А там…

Там лежал свиток. Толстый накрученный на большой деревянный, искусно резной ролик. Сам свиток был сделан из папируса. Буквы на нем были… древнегреческие. Баженов не читал на этом языке, но буквы узнать не сложно.

Василий Иванович взял в руки книгу из первого футляра. Это был комментарий Иоанна Богослова. На латыни. К… древнегреческому тексту.

Баженов дрожащими руками поднес книгу к лицу, попросил рабочего поднести фонарь совсем близко. Склонился над ней, вчитываясь в латинские строки. Читал медленно, словно каждое слово давалось ему с трудом. Лицо его, только что горевшее от возбуждения, постепенно становилось мертвенно-бледным. Краски сходили с него, словно смываемые невидимой водой. Колени затряслись. Он читал, читал, и все сильнее дрожали его руки.

Наконец, он оторвался от книги. Поднял голову. Повернулся к Павлу Силычу. Глаза архитектора были широко распахнуты, в них плескался не просто ужас, а нечто большее — полное отрицание увиденного, шок, граничащий с безумием.

— Василий Иваныч? Ну что там?

Баженов сделал вдох, но тут же закашлялся. Еле выговорил:

— Павел… Павел Силыч… Это… это новое Евангелие!!

— Евангелие? Ну… это хорошо. Святая книга, поди.

Баженов сглотнул. Уставился на прораба, на его непонимающее лицо.

— Это, — он показал рукой на свиток. — Евангелие от… от Симона.

Прораб нахмурился.

— От Симона? А это кто? Не слышал про такого. Поп в деревне говорил, что у нас четыре Евангелия, от Матфея, Марка, Луки и Иоанна…

— Именно! — выкрикнул Баженов, и голос его сорвался. Он схватился за грудь, словно пытаясь удержать сердце. — Именно, Павел Силыч! А это… это Евангелие от Симона, то есть от Петра — так его звали по-еврейски! От главного апостола! Петр… он… он не оставил Евангелия! Их только четыре! Четыре, которые знает весь христианский мир!

Баженов задыхался, слова вырывались с трудом. Он смотрел на прораба, на рабочих с фонарями, на пятна света на темных стенах.

— Это… это не должно существовать! Если это… если это правда…

Павел Силыч отступил на шаг. Лицо его посерело. Он посмотрел на бледного, дрожащего архитектора, на свиток с греческими буквами, на книгу с латинским комментарием. Наступившее в зале молчание казалось оглушительным.

— Василий Иванович… — прораб еле двигал губами. — Что же… что же нам теперь делать?

* * *

Утро пришло быстро. Короткий, не по-царски быстрый завтрак. Квас, кусок хлеба, пара вареных яиц. Деликатесы — потом. Сейчас время дел.

— Охрана, Победителя!

Вскочил в седло. Мой верный вороной встретил меня радостным ржанием.

Сегодня — Разумовский дворец. Тот самый, что на Мойке. Там соберется Земское Собрание. Депутаты уже начали съезжаться со всех концов России. Дворяне, купцы, крестьяне, казаки, представители народов… Пестрая публика. Представители всех сословий и земель, впервые вместе, чтобы решать судьбу державы.