Интервенция

— Где Ожешко? Почему не отводите войска?

— Генерал-майор у Бранденбургских ворот. Наша атака увенчалась полным успехом. Бастион за бастионом падал нам в руки, и командир решил развить успех!

Рвусь к заречным прусским равелинам, но меня не пускают. Коробицын вцепляется в уздцы, гнет лошадиную голову к земле и что-то яростно мычит сквозь сцепленные зубы. Был бы подо мной Победитель, он бы на такое не решился…

Появляется Ожешко. Он ранен, кровь залила распахнутый мундир, голова перевязана, а в контуженных глазах сумасшедший азарт.

— Анджей, зачем?

— Мы взяли всю линию, — просто отвечает он и шатается. Его подхватывает адъютант.

— Лекаря генералу! Срочно! — ору, а сам бросаюсь обнять старого боевого товарища и не дать ему упасть.

— Государь, командующий просил передать: бой идет внутри города! — докладывает мне прибывший от Суворова ординарец. — Егеря генерал-майора Зарубина и моряки атакуют уже Бург и Альтштадт. Они прорвались на лодках по внутреннему озеру Шлосстейх.

— Это виктория!

— Ура! Ура! Виктория! — слышу я громкие крики от линии вражеской обороны.

— Победа! — вторят им войска резерва.

— Белый флаг с красным крестом на башне Кафедрального собора! Это второй батальон наших егерей!

Тяжело опускаюсь на барабан рядом с лежащим на епанче Ожешко. Он радостно скалится, а я думаю лишь об одном: сколько же сегодня мы потеряли людей?

(1) Краткий словарик фортификационных терминов в том значении, в котором они использованы в главе: равелин — сооружение треугольной формы, располагавшееся перед куртиной впереди крепостного рва в промежутке между бастионами; куртина — стена, соединяющая фланки смежных бастионов; капонир — сооружение для ведения флангового огня по двум противоположным направлениям; каземат — закрытое помещение для орудий и стрелков, а также для хранения боеприпасов: редюит — внутреннее укрепление, последняя линия обороны крепости; банкет — дополнительная насыпь или ступень для установки орудия на открытых площадках бастионов.

(2) Наша версия направления главного удара при штурме Кёнигсберга основана на последующем развитии его фортификации. Озеро Обертайх было признано самым уязвимым местом, и для его защиты в середине XIX в. были построены две башни — «Врангель» и «Дона».

(3) Картаульный единорог — пудовый, калибр — 197 мм, вес — около тонны, максимальная дальность — 1800–2000 м.

Глава 19

Золотой дождь пролился на Краков!

Древняя столица давно успела позабыть о таком наплыве высоких гостей — с тех самых пор, когда столицу перенесли в Варшаву. А о таком уровне шпионства она и вовсе никогда слыхом не слыхивала. И о таких доходах!

Город словно помешался на торговле информацией, в нее были вовлечены буквально все — от мусорщика до новоизбранного по русским законам городского головы. Смешно, но факт: от прислуги сведения поступали куда интереснее, чем от отцов города. Что мог, к примеру, интересного услышать секретарь ратуши? Обрывки чужих разговоров? Зато горничная и даже возчик телеги квартальной свалки могли ознакомиться с содержимым мусорной корзины французского министра иностранных дел, графа де Верженна, и заработать несколько талеров за клочки черновика его письма. Или местный портной, снимая мерки с Людвига IX Гессен-Дармштадтского, папаши русской царевны и старшей дамы Российской Империи, не упускал случая краешком глаза заглянуть в бумаги на столе ландграфа. Или садовник Вевельского замка, подравнивая побеги плюща на стене, охотно грел уши у распахнутого по случаю летней жары окна Зала послов, зарабатывая себе на бутылку отличного венгерского. Или привратник борделя немедленно бежал по известному адресу за звонкой монетой, чтобы доложить: опять герр N замечен в развлечениях, введенных в моду три года назад маркизом де Садом. Купцы в Суконных рядах на Ратушной площади спорили между собой, что выгоднее — продать отрез муслина или три-пять раз сообщить разным заинтересованным лицам о подслушанном разговоре между Екатериной Дашковой и дамой, пожелавшей сохранить инкогнито, чьи перстни на пальцах выдавали принадлежность к главным аристократическим домам Европы. Серебро и золото сыпалось на краковян, и виной тому был никто иной, как Конгресс.

Стоило русскому министру Безбородко оповестить иностранные дворы о приглашении на общеевропейское собрание, в Краков буквально понеслись со всех концов Европы кортежи и одинокие золоченые экипажи. Наплыв гостей был такой, что скромный дом бюргера в Немецком квартале сдавался по цене дворца где-нибудь в окрестностях Версаля. Целые староства в окрестностях Кракова тут же позабыли о мятежных разговорах, переключившись на поставки продуктов. Не хватало конюшен и каретников. Да что там говорить — недостаток выявился во всем: в мастерах огненных потех, в оркестрах, в поварах, в лакеях, прачках, кружевницах. В куафюрах не было достатка, в отличие от курфюрстов и фюрстов.

С прибытием первых гостей город пустились во все тяжкие: фейерверки, балы, парадные обеды, прогулки под луной… Каждый князь германский желал, не ударив в грязь лицом, показать всем и каждому, что он — о-го-го! Тон всеобщему веселью задавал явившийся из Парижа с дочерью граф Воронцов, сохранивший, к всеобщему удивлению, не только титул, но и барские замашки. Откуда в карманах Романа Илларионовича золотишко? Неужели царь Петр Федорович все еще благоволит семейке своей бывшей любовницы Елизаветы Московской, которую, по слухам, могут объявить святой при жизни? Конгресс терялся в догадках, конгресс злословил, но не отказывался от удовольствий, которые предлагал или граф, или те, кто поддался его влиянию. «Давайте прежде всего праздновать, дела подождут!» Этот лозунг графа, к большому неудовольствию серьезных дипломатов, закружил конгресс в вихре танцев, пиров, развлекательных выдумках и любовных интрижках.

О, с флиртом и более в краковских парадных залах все обстояло не просто хорошо, а отлично, восхитительно, непередаваемо. Десант из прекрасных паненок самых благородных фамилий съехался в Краков со всей Польши. Девицы были отменны и не склонны долго ломаться, тем более, что нету лучше царицы, чем польки из отчей светлицы. Второй эшелон из дам попроще также заполнил все доступные дома, а за неимением оных — и близлежащие хутора.

Желает дуайен Конгресса, престарелый папский нунций, монсеньор Обручи, собрать заседание, а ему в ответ:

— Кворума нет. Ваше Святейшество, вся рейнская Германия изволит кататься на лодках с графом Воронцовым.

Нунций уже знал, что эвфемизм «кататься на лодках» означает нечто иное, чем простые водные прогулки. Но и сам, чуждый аскезе, был не прочь составить компанию «лодочникам».

— Тогда соберемся дня через два или три. У делегатов нет возражений?

Конечно, возражения были, да еще какие! Цесарец граф Венцель Антон фон Кауниц-Ритберг и француз Шарль Гравье, граф де Верженн хотели немедленно приступить к спорным вопросам. Но как пойти против мнения большинства, жаждевшего праздника, а не скучных заседаний? Они слали реляции своим монархам, оправдываясь в бездействии, и просили все больше и больше золота — поддержание престижа представляемых ими держав требовал больших расходов. Уступить русским? Гессенскому Леопольду, получившему от англичан немало гиней за отправленные за океан полки? Противно чести!

— По-моему, дорогой Шарль, — как-то признался князю де Линю удрученный де Верженн, — мы вовлечены в какую-то дьявольскую игру царя, цель которой поднять до небывалых высот благосостояние Кракова, уступившего восточному владыке.

У князя было иное мнение, но он не осмелился высказать его французскому представителю. Де Линь, оказавшийся в Кракове раньше всех остальных, видел невооруженным глазом случившиеся перемены. Гетмана Овчинникова, внезапно превратившегося в гостеприимнейшего хозяина и улыбавшегося всем подряд — только глупец примет этот оскал за радостное приветствие от человека с глазами убийцы. Безбородко, расточавшего комплименты все подряд и ловко уклонявшегося от каверзных вопросов. Очень странный тип, сочетающий в себе отсутствие аристократического лоска и острый ум.

— Господин министр, — закидывал хитрую удочку де Линь, — как вы находите польских дам? Они очаровательны, не правда ли?

— Как вам сказать. Я был в Москве и общался в местных кругах. С полячками московских дам роднит необузданное словоблудие. Средь них существует лихорадочное волнение, желание средь контрдансов поразить вас знанием четырех-пяти языков и глубокими познаниями в великой танцевальной науке. Киевлянки, с коими я ближе знаком, более естественны и лучше, по моему мнению, воспитанны.