Инженер Петра Великого 4

— Сидеть здесь! — приказал он мне, ткнув в меня же длинным пальцем. — Никуда ты не поедешь! А я этого Демида за бороду из его московских палат вытащу! Я его сюда, в Игнатовское, в кандалах притащу, и будет он у тебя в ногах прощения просить перед всеми твоими мастеровыми! Пусть знают все, что бывает с теми, кто царскому слову противится!

Все. Капкан захлопнулся. С одной стороны — прямой, недвусмысленный приказ царя, который в гневе страшнее самого дьявола. Ослушаться — это в лучшем случае — опала, а в худшем — плаха. С другой — его «помощь» была для меня хуже смерти. Если Петр силой притащит Демидова на поклон, я навсегда останусь в глазах промышленной элиты царским любимчиком, выскочкой, который решает вопросы опираясь на государев гнев. Меня будут бояться, ненавидеть, но никогда не станут уважать и считать равным. А без этого партнерства, без этих связей, моя Компания рано или поздно задохнется.

Я медленно, с достоинством, опустился на одно колено.

— Воля твоя — закон, Государь, — мой голос прозвучал без тени страха. — И если прикажешь, я останусь здесь. Но прежде чем ты свершишь свой правый суд, позволь слово молвить. Токмо не как подданному, а как твоему стратегу.

Петр замер. Мое спокойствие и неожиданная формулировка сбили его с толку. Он нахмурился, махнул рукой:

— Говори. Коротко.

Я поднялся с колен. Теперь мы стояли лицом к лицу.

— Ты хочешь притащить Демидова сюда на цепи? — начал я. — И ты это сделаешь, я не сомневаюсь. И он будет просить прощения. Но что в сухом остатке?

Я сделал паузу.

— Все увидят лишь одно: как грозный царь покарал строптивого подданного ради своего фаворита. Они увидят силу, гнев, страх. И они подчинятся и никогда не станут нашими союзниками. Они затаятся, будут ждать, пока твой гнев остынет, и при первой же возможности всадят мне нож в спину. Ты хочешь править страхом, Государь? Или ты хочешь править умами?

Я говорил негромко, каждое слово было взвешено.

— Демидов бросил вызов не тебе. Он бросил его мне. И если я по-твоему приказу спрячусь здесь, за стенами Игнатовского, все увидят в этом мою трусость. Они решат, что барон Смирнов силен, лишь когда за его спиной стоит тень Государя. А я хочу, чтобы они увидели другое.

Я подошел к столу и развернул карту России.

— Позволь мне поехать в Москву, Государь. Позволь мне одному войти в это змеиное гнездо. Позволь мне встретиться с ним и со всем его советом «опытных людей». И я докажу им на деле, кто из нас смотрит в будущее, а кто застрял во вчерашнем дне. Я не буду его унижать. Я сделаю его товарищем. Я заставлю его самого, добровольно, вложить свои деньги в нашу Компанию. И когда они увидят, что самый хваткий и самый богатый промышленник России признал мою правоту и стал моим союзником, они сами потянутся к нам.

Я поднял на него взгляд.

— Пусть они увидят, что твоя великая идея о сильной, промышленной России выгодна им всем. Пусть они увидят триумф твоей мудрости, а не силы. Вот какой победы я хочу для тебя, Государь.

В комнате повисла тишина. Петр смотрел на меня, и на его лице ярость боролась с изумлением. Он, человек прямого действия, привыкший рубить гордиевы узлы одним ударом сабли, очень нехотя переваривал эту многоходовую, почти византийскую интригу. Он был гениальным политиком и увидел в моих словах холодный расчет.

Царь медленно отошел к окну, заложив руки за спину. Долго смотрел на суетящихся во дворе людей.

— Хитер ты, Смирнов, — наконец произнес он, не оборачиваясь. — Хитер и опасен, как иезуит.

Гнева в его глазах уже не было, только усталость и тень уважения.

— Ладно. Твоя взяла. Я вижу в твоих словах государственный ум. А это я ценю. Поезжай.

Он подошел ко мне вплотную, и его огромная ладонь тяжело опустилась на мое плечо.

— Но смотри, барон, — его голос стал тихим и жестким. — Провалишься — тогда я сделаю по-своему. И поверь, Демидову мой гнев покажется детской шалостью по сравнению с тем, что я сделаю с тобой.

Он развернулся и, не сказав больше ни слова, вышел из конторы. Через минуту я услышал, как загремела его карета, унося его обратно в Петербург.

Я остался один. Ноги вдруг стали ватными, и я опустился на стул. По спине катился холодный пот. Я только что играл с огнем.

Через два дня после царского визита наш странный обоз наконец-то выполз на московский тракт. Впереди — десяток верховых преображенцев под командованием Орлова, их темно-зеленые мундиры почти растворялись в утренней хмари. За ними, скрипя и охая на каждой кочке, тащились две крепкие, обитые железом телеги. В одной, под грудой мешков с овсом и сеном, покоился наш главный аргумент — разобранный макет завода (с некоторыми дополнительными усовершенствованиями). Во второй трясся я сам вместе с Андреем Нартовым. Мы сидели окруженные чертежами, грифельными досками и инструментами. Эта телега стала нашей походной «шарашкой», и я был намерен использовать каждую минуту этого долгого пути с толком.

Дорога на Москву в это время года — это издевательство. Колеса тонули в вязкой, чавкающей грязи, телеги скрипели и стонали, рискуя развалиться. Орлов то и дело останавливал колонну, чтобы солдаты подкладывали бревна под колеса или вытаскивали лошадей из очередной западни. Но для меня и Нартова это медленное, изматывающее продвижение стало настоящим подарком. Оторванные от суеты Игнатовского, от бесконечных административных дел, мы наконец-то могли полностью погрузиться в то, что любили больше всего — в инженерию.

Наша телега превратилась в арену для жарких споров.

— Котел, Андрей, — говорил я, чертя мелом на доске, пристроенной к борту, — это наше самое слабое место. Мы выжали из него все, что можно, но он работает на пределе. Он как бочка с порохом, которая может рвануть в любой момент.

— Так надо его делать прочнее! — отвечал Нартов. — Стенки толще, заклепок больше!

— Нет! — отрезал я. — Это тупик. Мы просто сделаем его тяжелее и дороже, а проблема останется. Нам нужно не прочность увеличивать, а эффективность. Мы греем огромную массу воды, а используем лишь малую толику пара. Весь остальной жар улетает в трубу.

Я стер старый чертеж и набросал новый, схематичный.

— А что, если вместо одной большой бочки с водой мы пустим внутри топки множество тонких медных трубок? — я смотрел на него, пытаясь понять, уловит ли он суть. — Площадь нагрева увеличится в десятки раз! Вода в этих трубках будет закипать почти мгновенно, превращаясь в пар под огромным давлением. Мы получим ту же мощность от котла, который будет втрое меньше и впятеро легче.

Нартов замер. Его мозг, привыкший к массивным, фундаментальным конструкциям, с трудом переваривал эту идею. Множество тонких трубок казались ему чем-то хрупким, ненадежным.

— Да их же прорвет, Петр Алексеич! — возразил он. — Одна даст течь — и весь котел тушить придется.

— А для этого, друг мой, — я усмехнулся и нарисовал рядом с котлом еще одну диковинную штуковину, — мы поставим вот такой клапан. С пружиной и рычагом. Как только давление в котле превысит допустимый предел, пружина сожмется, клапан откроется и выпустит лишний пар. С громким свистом, чтобы все вокруг знали — пора бежать. Это будет наш предохранитель от дурака.

Мы спорили до хрипоты, чертили, считали, снова спорили. Мы прорабатывали конструкцию многотрубного котла, придумывали новые формы поршней, рассчитывали передаточные числа для будущих станков. Эта дорога стала для нас лучшим университетом.