Инженер Петра Великого 4
Шрифт:
Разговор со Стрешневым меня, что называется, обескуражил. Я вышел из его палат на Знаменке с чугунной головой. Я-то думал, еду с Демидовым рогами бодаться, а на самом деле по уши влез в такую заваруху, где каждый мой чих отзывается на другом конце света. И теперь, хочешь не хочешь, а играть надо по их правилам, которых я в глаза не видел.
Вернувшись на Пушечный двор, я первым делом позвал к себе Орлова. Он нарисовался тут же — собранный, готовый к приказам. Он-то ждал, что я сейчас начну его по обороне беседы вести, а я ему подсунул задачку совсем из другой оперы. Чистой воды политтехнология, которую я на ходу пытался прикрутить к реалиям этого века. Прямая и честная PR-кампания, как я ее понимал, тут бы не прокатила. Этот город живет сплетнями, домыслами, полуправдой. Попытаться этот поток
— Орлов, садись, есть разговор, — я усадил его за стол. — Встреча с Демидовым отменяется. Дня на два. Пусть поварится в собственном соку. А мы за это время ему почву подготовим. Я хочу, чтобы вся Москва на ушах стояла.
— Шуму навести — это мы завсегда готовы, ваше благородие, — ухмыльнулся мой СБшник. — Прикажешь моим соколам по кабакам прошвырнуться, купчишек за бороды подергать?
— Нет. Руки прочь, — я отмахнулся. — Шум нам нужен другой. С головой. Отберешь своих самых толковых, у кого язык подвешен. И пойдут они не морды бить, а байки травить. По трактирам, по харчевням — везде, где вся эта торговая братия обитает. Но с умом, с подходом.
Я подался вперед, почти зашептал:
— Мне нужно, чтобы по городу поползли три разных слуха. Три небылицы. Чтобы одна с другой никак не вязались.
Орлов слушал, и его лицо становилось все серьезнее. Он был солдатом, но хитрость в плане чуял за версту.
— Первая байка, для военных и бояр, — я загнул палец. — Твои ребята должны проболтаться, будто барон Смирнов привез для государевой армии оружие — диво дивное. Фузеи, что сами стреляют, да «греческий огонь» какой-то новый, что камень в стекло плавит. Пусть судачат, что скоро шведу хана. Это для тех, кто войной мыслит.
— Ясно, — коротко бросил Орлов.
— Вторая, для купеческого сословия. Самая жирная. Пусть шепчутся, будто я привез из-за моря секрет, как из простой медяшки серебро делать. Технология, дескать, мудреная, барыши такие сулит, что наш Демидов со всеми его заводами просто нищим оборванцем покажется. У этих нюх на деньги, они заинтересуются чисто из любопытства, хотя и не поверят.
— Лихо, — одобрительно хмыкнул капитан.
— И третья, — я сделал паузу. — Самая рисковая, самая нужная. Эта — для простого народа и для тех, кто в старине увяз. Для староверов этих, с которыми Демидов якшается. Для этой публики ты наймешь юродивых, калик перехожих, самых горластых. И пусть они по всей Москве трезвонят, что питерский барон — колдун да чернокнижник. Что притащил он с собой «машину бесовскую», которая сама ходит, огнем дышит и уголь жрет. Пусть вопят, что это конец света и что «антихрист» в Первопрестольную скверну тащит.
Орлов аж нахмурился.
— Петр Алексеич, да за такие разговоры нас самих на дыбу поднимут. Дело-то такое…
— В этом-то и вся прелесть. Демидов потеряется. Услышит три разные истории, и не будет знать, за какую хвататься. Ему придется гонять своих ищеек по всей Москве, проверять одно, другое, третье. А пока он в этом бардаке будет копаться, мы время выиграем. Да и надо ему для затравочки побольше противоречивой информации. И главное, он поймет, что я — фигура, вокруг которой аж земля горит. Непредсказуемый, а значит — опасный. Иди. Деньги на это дело выдам.
Орлов встал, в глазах у него заплясали черти. Эта замороченная задачка пришлась ему явно по вкусу.
— Будет исполнено, ваше благородие. Такой туман напустим, что сам черт не разберет.
Мой расчет, в общем-то, оправдался, но с одним неприятным «но». Через два дня Москва и впрямь забурлила. Орлов докладывал, что его ребята сработали на отлично. В торговых рядах только и разговоров было, что о «серебряном деле» (что удивило — не думал, что на такую глупость клюнут), а в боярских кругах вовсю обсуждали грядущее перевооружение. Демидов, как и доносили люди Стрешнева, и правда растерялся. Гонял своих гонцов то к военным, то к купцам, пытаясь докопаться до сути, но натыкался на стену из домыслов. Вот только третья байка, про «бесовщину», зажила своей жизнью. Вышла из-под контроля. Палка о двух концах, чтоб ее. Весть о «бесовской машине» и «питерском антихристе» разнеслась по Москве, как зараза. У ворот Пушечного двора начали кучковаться хмурые толпы, народ крестился, глядя на наши стены, и шептался. Но самое хреновое
случилось к вечеру. Прискакал гонец от Стрешнева с запиской. Старик сообщал, что слухи дошли до Боярской думы. Местная знать, и без того косо смотревшая на все петровские реформы, заволновалась. Пошел ропот: «Не богохульствует ли царев новый любимец? Не накличет ли он на Москву гнев Божий своими штуками заморскими?» Я оказался в капкане, который сам же себе и поставил. С одной стороны — Демидов, которого надо было брать за жабры. С другой — вся эта дремучая, набожная московская элита, которую я ненароком восстановил против себя.Моя хитрая игра со слухами, как оказалось, сработала против меня. В глубине души я знал, что с верой в этом времени не стоит шутить, но чтобы настолько? Хотел запутать одного Демидова, а в итоге настроил против себя половину московской боярской думы, которая теперь видела во мне не государева человека, а чуть ли не слугу дьявола. Сидеть и ждать, пока этот снежок превратится в лавину, было глупо. И раз они боятся тайного, я решил вывернуть все наизнанку — работать максимально публично. Пусть смотрят, раз так интересно.
Утром я отдал приказ — всю нашу возню (которую мы затеяли по задумке Стрешнева) мы перенесли из дальнего ангара в самый центр Пушечного двора. На всеобщее обозрение. Охрану, конечно, оставили, но теперь любой — от боярского сынка в карете до простого зеваки — мог пялиться сквозь решетку на то, как мы ковыряемся с какими-то железяками. Конспирация закончилась. Я превратил наш проект в публичное шоу, в театр, где главной героиней была сама технология.
Через гонца я тут же отправил Стрешневу новое послание, зная, что оно мигом разлетится по нужным кабинетам. Смысл был простой: барон Смирнов, дескать, ничего не прячет. Он намерен доказать, что великие дела можно творить и здесь, в сердце России, руками славных московских мастеров из подручных материалов. Это был наглый ход. Я одновременно и льстил московской элите, и бросал вызов Демидову, который вечно кичился своими уральскими самородками. Пусть посмотрит, на что москвичи способны.
Правда, реальность оказалась куда прозаичнее и злее. Московские мастера стали главным тормозом всего процесса. Мужики-то с золотыми руками, спору нет. Могли колокол в тысячу пудов отлить, что за десять верст слышно, или пушечный ствол выковать. Но работали они по-старинке, на глазок да на авось. А наши чертежи, с их точными размерами, допусками и прочей заумью, были для них «немецкой блажью». У меня даже появилось некое дежавю, будто я очутился на тульском заводе, в начале своего «попаданства».
И сколько я ни бился, объясняя им про распределение нагрузок и лишний вес, все было как об стенку горох. Они саботировали работу. Не со зла, а просто по дремучести своей. Детали получались грубыми, с пузырями, размеры гуляли. Нартов рвал на себе волосы, пытаясь донести до них суть, но натыкался на стену глухого непонимания. Он же тоже привык к Игнатовскому порядку. А к хорошему быстро привыкаешь.
Пришлось прибегнуть к методам, которые здесь работали безотказно. Я собрал всех мастеров и объявил: каждый, кто работает над «государевой машиной», будет получать тройной оклад. Серебром. Каждый вечер. Глаза у мужиков загорелись. Но я тут же добавил, что за каждую испорченную деталь, за каждый промах в размере будет вычитаться штраф в том же тройном размере, а особо упрямые познакомятся с батогами на конюшне. И для наглядности велел Орлову протащить по спинам одного из самых горластых «умельцев», который накануне демонстративно запорол важную деталь. Сработало. Скрипя зубами, проклиная меня и мою «немецкую науку», они начали работать.
И казалось бы, ничего архисложного я не придумал — всего лишь миниатюрный паровой котел. Но проблемы лезли отовсюду. Медный котел, спаянный местными, потек по шву. Пришлось разбирать, паять заново, теряя драгоценный день. Чугунный поршень, который отлили только с пятой попытки, оказался с микроскопическими дырками и безбожно травил пар. Нартов, похожий на привидение от бессонницы, не вылезал из мастерской. Он сам, на ходу, изобретал то, чего и в чертежах-то не было. Придумал новую систему уплотнения для поршня — какую-то дикую комбинацию из промасленной кожи, пеньки и тонкой нити, которую люди Стрешнева каким-то чудом достали у заезжих купцов. Он лично притирал клапаны, добиваясь герметичности, о которой местные не слыхивали. Я смотрел понимал, что без этого одержимого гения весь мой план так и останется на бумаге.