Инженер Петра Великого 4

И впервые за последнее время, полное интриг, сражений и политических торгов, я почувствовал, что дома. Я заперся в своей «конструкторской», завалив стол чертежами и расчетами. Отбросил на время и флот, и винтовки, и всю эту государственную махину, которая грозила меня поглотить. Я позволил себе роскошь — просто думать. Заняться тем, что я любил больше всего на свете, — чистой, незамутненной инженерией.

Мы с Андреем часами просиживали над чертежами. Я вытащил из глубин памяти то, что казалось мне верхом изящества и эффективности, — двигатель Стирлинга. Идею машины, работающей не на взрывной силе пара, а на простом расширении и сжатии нагретого воздуха, Нартов сначала воспринял как мою «блажь».

— Как же он работать-то будет, Петр Алексеич, ежели в нем пара нет? — он с недоверием разглядывал мой эскиз с двумя цилиндрами и вытеснителем. — Воздух — он же пустой, силы в нем нет.

— В этом-то и вся соль, Андрей, — я пытался объяснить ему на пальцах, как ребенку. — Сила есть. Просто мы ее не видим. Нагрей воздух — он расширится, толкнет поршень. Охлади — сожмется, поршень вернется обратно. Вся хитрость — в том, чтобы заставить его делать это быстро и по кругу. Но это пока только задумка. Как заставить воздух не утекать из цилиндра, когда у нас нет ни резины, ни нормальных уплотнителей, — ума не приложу. Он же просочится через любую щель, какую бы пеньку мы туда ни пихали. Да и как его быстро греть и охлаждать, чтобы машина не тарахтела, как телега, а работала ровно? Это вопросы, на которые у меня пока ответов нет.

Он долго смотрел на чертеж, в его глазах скепсис боролся с любопытством. Идея была слишком соблазнительной: двигатель без опасного котла, тихий, работающий на любой горелке. Мы решили отложить эту «воздушную машину» на потом, как стратегический проект, когда разберемся с текущими пожарами.

А завод-то рос. Мы уже заложили фундамент под второй, более мощный конвертер. Рядом, как грибы после дождя, поднимались стены новых цехов — прокатного, сборочного. Я ходил по этой стройке, по колено в грязи, и чувствовал себя творцом. Здесь, на этом клочке земли, рождалась новая Россия. Моя Россия, которую я видел в своих меччах. И от этого осознания, от вида того, как мои идеи обрастают плотью из кирпича и железа, на душе становилось тепло и спокойно. У меня было что защищать. И было что терять.

Мысли о «Неуязвимом» не отпускали. Вечерами, когда Игнатовское затихало, я расстилал на столе чистый лист и пытался представить себе это чудовище. Я не был кораблестроителем. Я пытался думать как они, мои безымянные противники из шотландской верфи.

Броня. Как они ее крепят? Просто прибить гвоздями к деревянному борту? Ерунда. Первый же удачный выстрел вырвет плиты вместе с куском обшивки. Значит, нужен силовой каркас. Система железных шпангоутов. Но как их соединять? Сварки нет. Значит, заклепки. Тысячи, десятки тысяч заклепок, которые нужно изготовить и установить вручную, обеспечив при этом прочность всей конструкции. Это адский труд, требующий совершенно иного подхода к постройке корпуса.

Двигатель. Здесь у меня вроде бы было преимущество. Наша паровая машина с оппозитной схемой — это пока сырой прототип. А чтобы сдвинуть с места махину весом в сотни, а то и тысячи тонн, ее мощности не хватит. Значит, нужно строить монстра размером с дом, который сожрет все полезное пространство. Или ставить несколько машин, работающих на один вал. Но как синхронизировать их работу, чтобы они не разнесли друг друга? Ответа у меня не было.

Я набросал другой вариант. Колесный пароход. Два огромных гребных колеса по бортам. Да, они уязвимы для вражеского огня, но зато дают невероятную маневренность. Это был интересный компромисс. Но и тут возникала проблема: как передать чудовищный крутящий момент от машины на эти колеса? Какие валы, какие шестерни выдержат такую нагрузку и не сломаются? Мы еще не умели отливать такие крупные и одновременно прочные детали.

И оружие. У меня были мои «Щуки». Примитивные, ненадежные, но это была хоть какая-то идея. Против броненосца они могли бы сработать, если подобраться вплотную. Но как обеспечить их точность? Как заставить их идти по курсу в открытом море, при волне и ветре? Нужны гироскопы, сложные системы управления, а у меня пока только ворот и мускульная сила.

На бумаге рождался монстр из нерешенных проблем. Приземистая, широкая плавучая батарея. Настоящий утюг, закованный в сталь, чье создание требовало решения десятков задач, каждая из которых тянула на отдельное изобретение. Я смотрел на этот эскиз, и мне становилось не по себе. Гонка вооружений, которую я так презирал в своем мире, начиналась по моей вине. Я был вынужден в ней участвовать, даже не зная, с какой стороны подступиться к этому технологическому чудовищу.

Я сидел в своей «конструкторской», заваленной чертежами и обрезками бумаги, когда вечернюю тишину Игнатовского разорвал стук копыт.

Гонец. За окном уже сгущались сумерки, и свет масляной лампы отбрасывал длинные тени на стены. Я отложил карандаш, которым вычерчивал очередной эскиз парового вала, и вышел на крыльцо. Драгун, весь в дорожной пыли, спешился и, не теряя времени, сунул мне в руки запечатанный сургучом пакет. На нем — знакомый герб Брюса и надпись: «Секретно. Смирнову П. А.». Сердце екнуло. Брюс не из тех, кто шлет письма ради светских бесед.

— От графа, — буркнул гонец, явно не расположенный к разговорам. — Велено передать лично и немедля.

— Благодарствую, — я кивнул, разглядывая пакет.

Он козырнул и исчез в темноте, оставив меня наедине с этим бумажным вестником. Я вернулся в комнату, сорвал сургуч и вытащил толстую пачку листов. Первые же строки заставили меня сесть. Это был отчет, написанный четким, почти механическим почерком. Брюс не поскупился на детали. Его лучший агент в Лондоне выложил все, что удалось выудить из наглосаксовских доков.

Я листал страницы, и с каждой строчкой внутри нарастало чувство, будто я стою на краю пропасти. Англичане создавали чудовище. Верфь в Шотландии, спрятанная где-то в глуши, работала день и ночь.

Проект «Неуязвимый». Железная обшивка, о которой говорил маркиз де Торси, была лишь частью кошмара. Они обшивали деревянный корпус листами металла и создавали нечто принципиально новое. Агент описывал, как кузницы в окрестностях верфи гудят, точно адские горны, выпуская сотни тонн заклепок, шпангоутов и броневых плит. Это был корабль, рожденный для войны нового типа.

Я дочитал до середины отчета и откинулся на спинку стула, пытаясь уложить все это в голове. Мой разум, привыкший раскладывать любую задачу на шестеренки, отказывался принимать масштаб. Они использовали мои наработки. Мои! Тогда я думал, что это просто наброски, идеи, которые никто в этом веке не сможет воплотить.

Брюс приложил к отчету несколько зарисовок, сделанных агентом. Я развернул один из листов. На бумаге был изображен «Неуязвимый» — приземистый, угловатый, с низким профилем и тяжелыми башнями, которые торчали, как шипы на спине дракона. Это был не корабль в привычном смысле, это была плавучая крепость, закованная в сталь. Агент отметил, что внешний вид — это все, что он смог добыть. Внутренности машины оставались загадкой. Но даже эти эскизы говорили о многом. Они пытались создать оружие, которое перевернет морские войны.

Я перевернул страницу. Агент перехватил донесение, которое один из британских инженеров отправил своему лорду-покровителю. В нем говорилось о вооружении, о чем-то, что они называли «Дыхание Дьявола». Тяжелые мортиры, способные метать снаряды, начиненные чем-то, чего англичане пока не изобрели. Но они знали, что это возможно. Они знали это от меня. Они не смогли украсть чертежи, но сама идея уже пустила корни в их умах.

Это была катастрофа. Я, сам того не желая, подарил им идею. Не чертежи, не формулы, а нечто хуже — уверенность, что такое оружие возможно. Они теперь будут рыть землю, чтобы воспроизвести его или украсть. Хотя, ни то, ни другое им не удастся, я принял все надлежащие меры, да и Брюс не дремлет.