Инженер Петра Великого 4

— А грушу-то свою, барин, ты чем футеровать будешь? — спросил кто-то пренебрежительным тоном. — Каким кирпичом, чтоб его жаром не поплавило после первой же плавки?

— Верно мелешь, Афанасий, — кивнул старший, подыгрывая. — Тут жар нужен огроменный. А как ты его дашь, коли все тепло в трубу улетает?

Они закидывали меня вопросами. Точными, острыми, бьющими в самые больные места. Видели огрехи, компромиссы. Они играли спектакль для одного зрителя, демонстрировали своему хозяину, что питерский выскочка — пустой хвастун, а его диковинки — детские забавы. И чем больше недостатков они выискивали, тем больше я понимал, что они начинают понимать суть и масштаб. Понимают, какой монстр родится, если все эти изъяны устранить. И этот скрытый, невысказанный восторг, который они так тщательно прятали за маской презрения, был для меня лучшей похвалой.

Их вердикт был вынесен еще до начала представления, они уже все для себя решили. Оставалось лишь дождаться, когда эта шайтан-машина сдохнет, чтобы с чувством выполненного долга доложить своему хозяину: «Пустое это все, Никита Демидович. Баловство».

Я выдержал их напор, не дрогнув. Взгляды, полные профессионального презрения, заточенные вопросы — все было частью игры.

Их игры. Теперь начиналась моя.

— Довольно слов, господа, — я обвел их всех спокойным, чуть усталым взглядом и повернулся к Нартову. — Андрей, давай.

Нартов криво улыбнулся. Вся его нервозность куда-то испарилась, осталась лишь ледяная сосредоточенность хирурга перед сложной операцией. Он подошел к котлу, проверил манометр, который мы на скорую руку сварганили из свиного пузыря и пружины. Стрелка замерла где надо. Рабочие, стоявшие у топки, замерли как истуканы. В наступившей тишине было слышно только, как гудит в топке огонь и потрескивает пар, рвущийся на свободу.

Нартов взялся за длинный латунный рычаг. Медленно, с почти нечеловеческой плавностью, потянул его на себя.

И машина ожила.

Это был глубокий, ровный, мощный выдох.

Пш-ш-ш… Вжи-и-их…

Пш-ш-ш… Вжи-и-их…

Оппозитная схема работала как часы. Два поршня, двигаясь навстречу друг другу, гасили вибрацию. Огромный маховик, набрав инерцию, завертелся ровно, без рывков, превратившись в размытый диск. Рядом запыхтел компрессор, и стрелка на ресивере уверенно поползла вверх. Машина не тряслась, не стонала — она дышала. Глубоко и мощно. Правда ресурса у нее немного и ненадолго, поэтому надо успеть ковать железо пока горячо.

Лица уральцев вытянулись. Маски презрения сползли, обнажив чистое, незамутненное изумление. Их старшой, Афанасий, невольно шагнул вперед, его глаза впились в слаженно работающий механизм. Он видел движущиеся железки, видел идею, воплощенную в металле, которую его мозг, не мог до конца переварить. Они переглянулись, забыв на миг о Демидове, который с каменным лицом стоял чуть позади, скрестив руки на груди.

Когда машина вышла на рабочий режим, я кивнул Нартову. Он потянул второй рычаг. Тонкий кожаный ремень, идущий от маховика к нашему макету, натянулся.

И на столе произошло чудо.

Крошечные деревянные колесики завертелись. Вагонетка, нагруженная кусочками угля, сама поехала по рельсикам, подкатилась к модели доменной печи и, опрокинувшись, высыпала свой груз. В механическом цехе, приводимые в движение нитками, закрутились шпиндели токарных станков. Из труб повалил легкий дымок. Весь завод, весь игрушечный мир ожил, пришел в движение, подчиняясь невидимой силе пара.

Толпа ахнула. По мастерам прошел гул — смесь страха, восторга и суеверного ужаса.

Я смотрел на Демидова. Его лицо было непроницаемым. Правда его пальцы чуть сильнее сжали рукав кафтана. Он тоже был потрясен. Он, с его чутьем, видел за этим кукольным театром рождение новой силы.

Я подошел к столу. Теперь это была моя сцена.

— Вы видите просто движущиеся деревяшки, господа, — начал я, мой голос звучал уверенно на фоне мерного пыхтения машины. — А я вижу будущее, в котором не будет ни лошадей, ни плотин, что пересыхают летом. Только уголь и пар.

Я взял со стола кусок черного, блестящего кокса, который привез с собой.

— Вот. Это хлеб наших будущих заводов. Каменный уголь. Обожженный без доступа воздуха, он дает такой жар, что способен плавить сам камень.

Я положил кокс и взял в руки миниатюрный конвертер.

— А это — сердце. Я про него уже рассказывал вкратце. В него мы заливаем чугун, продуваем его сжатым воздухом, и за полчаса получаем сталь такого качества, о котором вашим мастерам и не снилось. Без многодневной кричной переплавки и без потерь.

Не выдержал худощавый мастер с цепкими глазами, который раньше язвил про футеровку. Он забыл про осторожность.

— Постой, барин. Ты говоришь — сталь за полчаса. А шлак? Шлак-то куда девать будешь? Он же всю футеровку за раз сожрет, прикипит! После каждой плавки печь ломами ковырять?

Я ждал этого вопроса. Правда, я думал, что спорсят только тогда когда я подробно описал бы суть процесса. Но не перевелись на Руси самородки. А на этого вьюношу нужно обратить внимание.

— А для этого, мастер, — я указал на вторую, боковую дырку в модели конвертера, — вот эта вторая летка. Наклонил в одну сторону — шлак слил. Наклонил в другую — чистую сталь.

По рядам уральцев прошел возбужденный шепоток. Они увидели простое, элегантное инженерное решение. Они не знали, как его воплотить, но они поняли принцип.

Я говорил не о прибыли, не о деньгах. Я говорил о физике горения, о химии металла, о механике движения. Я читал им лекцию, вскрывая перед ними суть процессов, которые для них были сродни черной магии.

Я видел, как меняются их лица. Скепсис уходил, уступая место глубокой, задумчивой сосредоточенности. Это был разговор инженера с инженерами и они меня понимали, видели за моими словами знание, которое пугало их куда больше, чем любые мои угрозы.

Мой монолог оборвался. Я сделал все, что мог. Теперь слово было за ними. Я отошел от стола, позволяя самим подойти, потрогать, изучить. Котел работал уже полчаса, нужно было закругляться, пока он не сдох и не похоронил все мои усилия.

Мастера подошли. Медленно, с какой-то почти суеверной опаской, обступили работающий макет. Забыв и про меня, и про Демидова, они превратились в то, кем были на самом деле — в одержимых своим делом творцов. Они трогали пальцами крошечные деревянные рычаги, следили за движением нитей-приводов, спорили вполголоса, переходя на свой, уральский говор, полный специальных, понятных только им словечек.