Инженер Петра Великого 4

Он предлагал мне стать его самым ценным, но все же привязанным намертво партнером. Он пытался технологически закабалить меня, превратив мою Компанию в свой личный научный отдел, а все будущие заводы — в часть своей империи. Он предлагал мне золотую цепь. Ушлый тип, однако.

Я допил вино. Медленно, до последней капли. Необычный вкус у него. Поставил кубок на стол. Этот глухой звук прозвучал в тишине достаточно громко.

— Нет, Никита Демидович.

Он даже не удивился, лишь слегка приподнял бровь.

— Вы мыслите как хозяин завода. Пускай даже как хозяин всех уральских заводов. А я предлагаю вам мыслить как хозяин империи.

Не дожидаясь его ответа, я достал из внутреннего кармана, большой, свернутый лист плотной бумаги. Я развернул его на столе, и он с шуршанием лег поверх демидовских счетов и расписок. Это была карта мира.

— Ваши условия меня не интересуют, — я обвел взглядом его недоумевающее лицо. — Потому что пока вы пытаетесь урвать кусок в России, я готов предложить вам долю в ограблении целой империи. Вританской империи.

Глава 20

Мои слова про ограбление аглицкой империи повисли в воздухе, атмосфера как-то сдулась. Никита Демидович, человек, для которого мир состоял из руды, угля и пудов готового железа, уставился на меня, как на юродивого. Его маленькие, въедливые глазки, которыми он, наверное, мог на вес определить слиток чугуна, пытались просверлить меня насквозь, найти, где я блефую, где привираю. Я почти физически ощущал, как в его голове я из опасного конкурента превращаюсь в обычного бахвала, наглого питерского выскочку, притащившегося в Москву с пустыми карманами и грандиозными планами. Он медленно отвалился на спинку своего здоровенного кресла, которое жалобно заскрипело, и его пухлые, все в перстнях пальцы вцепились в резной подлокотник.

— Ты, барон, меня за дурака-то не держи, — грубовато заявил он. — Какое тебе дело до аглицкой казны? Я тебя позвал, чтобы потолковать, а ты мне тут сказки про белого бычка рассказываешь да карту мира на стол мечешь.

— Никита Демидович, — я говорил чуть лениво, и это, кажется, бесило его еще больше. — Это дело это, уж поверьте, поинтереснее будет, чем просто рельсы строить. Пока мы тут с вами силами меряемся, за морем такие дела творятся, что дух захватывает.

Я наклонился над картой и ткнул пальцем в точку, где был Лондон (вне карты).

— Вы же в курсе, что в этой ихней Англии две своры который год глотки друг дружке грызут? Одни — за короля, другие — за свой парламент да за купцов. Так вот, по чистому совпадению, те, кто сейчас у власти, эти самые «королевские», по уши вляпались в одно грязное дельце. Втихаря от всех, они годами за бесценок скупали в Швеции лучшую в мире сталь, набивая свои карманы. И так уж вышло, — я выдержал паузу, — что все бумаги по этому делу, со всеми именами и суммами, оказались у нас.

Демидов нахмурился. Он еще не догонял, куда я клоню, зато словосочетание «грязное дельце» ему явно пришлось по вкусу. Это был язык, который он понимал без переводчика.

— Ну и что с того? — буркнул он. — Их проблемы. Пускай хоть удавятся.

— А то, что их проблемы — это наш с вами товар, Никита Демидович, — я позволил себе усмешку. — Стоило их врагам, этим «парламентским», только намекнуть на существование этих бумажек, как в их Англии начался бардак. Вся их верхушка зашаталась. Им сейчас не до помощи шведам, не до защиты своих торговых караванов. У них под ногами земля горит, и тушить этот пожар они будут долго. Их купцы теряют хватку, флот не может гарантировать безопасность грузов. На европейских рынках, где веками заправляли англичане, образовалась дыра. И в эту дыру мы с вами просто обязаны влезть.

Я обвел помещение тяжелым взглядом. На его лице маска недоверия треснула, уступая место хищному, напряженному интересу. Дошло.

— Вы хотите монополию на поставку железа для одной дороги в одной стране? Это мелочь, Никита Демидович. Игрушки. Я предлагаю вам другое. Мы с вами станем главными поставщиками металла для всей Европы. Для голландцев, для немцев, для испанцев, которые сейчас сидят без надежного поставщика. И гнать мы будем не сырец, а готовые изделия, которые никто, кроме нас, не сделает. Пушки, которые бьют так, что враг и не поймет, откуда прилетело. Похуже, конечно, чем будем поставлять в нашу армию. Паровые котлы для их фабрик, которые не рванут к чертям собачьим. Опять же — похуже. И даже самовары, — я улыбнулся, — которые в Амстердаме или Париже будут отрывать с руками как диковинку из загадочной Московии. Мы с вами построим торговую империю, которая будет диктовать цены на металл от Лиссабона до Стокгольма. Вот это, я понимаю, дело. А ваша уральская монополия по сравнению с этим — так, пыль на сапогах.

Демидов молчал. Он тупо пялился на карту, но было заметно, что смотрит он сквозь нее, куда-то за пределы этой комнаты, за пределы России. Этот мужик, привыкший мыслить пудами и верстами, для которого вся жизнь была одной большой производственной цепочкой от руды до пушки, впервые в жизни столкнулся с чем-то нематериальным. С политикой, с какими-то биржами, с вещами, которые для него были такой же чертовщиной, как и моя паровая машина. Да, он плел тут свои интриги регионального масштаба. А же предлагал выскочить за пределы, которые он сам себе очертил. И моя близость к Государю явно играла мне на пользу, придавая моим предложениям значимость. Я почти слышал, как в его голове со скрипом проворачиваются тяжелые, ржавые шестерни. Его лицо стало живым. На нем отражалась внутренняя борьба: шок, недоверие, азарт, и, главное, — хищный расчет.

Этот уральский волк-одиночка, который всю жизнь рвал глотку любому, кто смел сунуться на его делянку, вдруг увидел на горизонте целые стада жирных, бесхозных овец. И рядом — другого волка. Молодого, наглого, но с такими клыками, о которых он и мечтать не мог. С клыками новых технологий и глобального видения. В его голове бьются два зверя: гордыня, привыкшая к единоличной власти, и звериная алчность, которая шептала о горах золота.

— Значит, артель, говоришь… — выдавил он. — Ты мне, стало быть, машины да чертежи, а я тебе — железо да людей. И все это — на равных?

Я смотрел на него сузив глаза. Никаких других раскладов не будет, и он это знал. Демидов поднялся — грузный, массивный, настоящий хозяин своей земли. Прошелся по горнице, его сапоги утопали в персидских коврах. Подошел к окну, долго смотрел на московскую суету. Я не торопил. Он уже все решил. Сейчас он просто пытался обставить свое поражение как победу.

— А дорога твоя железная… — он обернулся. — Дело-то долгое. На одном голом желании тут не выедешь. Это не на год и не на два. Тут внукам нашим строить придется.

— Лет двадцать, а то и тридцать, Никита Демидович, — спокойно подтвердил я. — До первой большой ветки. Отсюда, из Москвы, да на юг, к крымским портам, к теплому морю. Чтоб зерно и металл возить, мимо всех дармоедов. Это дело всей нашей жизни. И жизни наших детей.

Это его окончательно отрезвило. Я не обещал ему быстрой наживы, а предлагал войти в историю, оставить после себя и заводы, и новую кровеносную систему для всей страны. Это был размах, который соответствовал его непомерному тщеславию. Он увидел в этой сделке династический проект.