Инженер Петра Великого 6

— Медь дорога, — тут же заметил Морозов. — Не всякому по карману будет такая затея.

— Сначала это будет признак богатства, — парировал я. — Мы создадим моду. А потом, когда производство станет массовым, цена упадет. И банк будет давать под это дело кредиты — и производителям, и тем, кто пожелает сию вещь иметь. И это лишь начало! Подумайте о мелочах, из которых жизнь состоит. Утюг цельнолитой чугунный, что греется на печи и долго держит тепло — каждая хозяйка захочет такой взамен старого, с углями. Маслобойня ручная, чтобы в каждом доме было свежее масло. Мясорубка, чтобы избавить от нудной работы ножом… Каждая такая «мелочь» — это отдельный, огромный промысел. Банк будет владеть «привилегиями» на все это и ставить на поток. Мы будем делать деньги на сковородках, а не на пушках. И эта прибыль будет куда надежнее.

Отложив грифель, я посмотрел на них. Старый Морозов молчал, его лицо стало непроницаемым. Он явно просчитывал риски и прибыли. Зато лицо Анны преобразилось. В ее глазах горел огонь восторга. Она смотрела и видела то же, что и я: контуры новой реальности, рождающейся прямо здесь. Кажется, она поняла все, не детали, а в целом. И главное — что я предлагаю им войти в историю.

Молчание в кабинете стало затягиваться. Борис Морозов смотрел на разложенные на столе листы с моими эскизами, потом перевел взгляд на меня, затем на дочь. Думаю, он осознавал, что это смена всей его жизненной парадигмы.

— Отец, — тихо позвала Анна, нарушив тишину. — Это… это совсем другое дело.

Морозов медленно кивнул, словно соглашаясь не с ней, а с собственными мыслями. Поднявшись, он обратился ко мне.

— Петр Алексеевич, — с легким влнением обратился старик ко мне. — Ваши речи требуют особого угощения. Анна, дитя мое, распорядись-ка принести нам бухарского чая, что дядя твой прислал. А я пока провожу тебя, чтобы слуги чего не напутали. Уж больно дорог, жаль будет, если испортят.

Даже так. Знатно я их загрузил, однако.

Они удалялись под видом заботы о госте, подарив себе несколько минут на совещание, не нарушая приличий. Оставшись один, я прошелся по кабинету, вглядываясь в корешки книг. Их решение сейчас определит очень многое.

Минут через десять они вернулись. Вместе с ними слуга внес поднос с крошечными фарфоровыми пиалами и дымящимся медным чайником.

Я смотрел на лицо Бориса Морозова и на нем был ответ. Усталость и сомнения ушли, уступив место твердому, почти азартному выражению. Он подошел ко мне.

— Что ж, Петр Алексеевич, — с легкой улыбкой произнес купец. — Ваша взяла. Затея дерзкая, на грани безумия. Но Москва всегда любила дерзких.

Он протянул мне свою широкую, мозолистую руку. Я крепко пожал ее.

— Мы готовы войти в капитал вашей… — продолжил он, не отпуская моей руки, — Компанейской Казны… взносом в сто тысяч рублей золотом.

Сто тысяч? А не плохо они в Москве устроились. По нынешним временам это было состояние, сопоставимое с годовым бюджетом небольшого европейского государства.

— Неожиданно, Борис Алексеевич. Это… более чем щедро, — выговорил я.

— Щедрость тут ни при чем, — хмыкнул он. — Это расчет. Холодный, московский расчет.

Союз был заключен. Только что на моих глазах родился мощнейший финансово-промышленный альянс, способный перевернуть всю экономику Империи. Остаток вечера мы провели, обсуждая детали, и я снова поражался уму Анны. Задавая вопросы о системе патентования, о защите «привилегий» от копирования и принципах распределения акций, она мыслила как юрист и финансист, замечая те подводные камни, которые я, как инженер, мог и не разглядеть.

Когда я уже собирался уезжать, Морозов остановил меня.

— Постойте, Петр Алексеевич. Я обещал вам показать одну диковину. Пройдемте.

Он повел меня в небольшую комнату, стены которой были обиты темным бархатом. В центре на постаменте стояла шкатулка из сандалового дерева. Хозяин осторожно открыл ее. На бархатной подушке, тускло поблескивая в свете свечей, лежал удивительный механизм.

Осторожно взяв артефакт в руки, я ощутил его тяжесть. Бронза и серебро, сложная система шестеренок, циферблаты с арабской вязью и зодиакальными знаками. Да это же антикитерский механизм! Господи, да это же он, только… не греческий. Восточный его аналог! Я читал о нем в научных статьях, видел реконструкции в музеях. Считалось, что это уникальная, единичная вещь, случайный всплеск гения, тупиковая ветвь развития. А вот же он, второй экземпляр, лежит у меня на ладонях! Значит, это была не случайность, а целая инженерная школа, технология, которую потом просто утеряли.

Как инженер, я сразу оценил масштаб работы. Десятки, если не сотни, шестеренок разного диаметра, с филигранно вырезанными зубцами были подогнаны друг к другу с точностью, какой я едва мог добиться на своих лучших станках. И это было сделано вручную, несколько веков назад. Как?

Найдя небольшую заводную рукоятку, я осторожно повернул ее. Механизм ожил. С тихим, мелодичным щелканьем стрелки на циферблатах пришли в движение, а шестеренки начали вращаться, входя в зацепление друг с другом в сложнейшей, непостижимой последовательности. Аналоговый компьютер, моделирующий движение планет. Однако потрясла меня не сама его функция, а то, как была решена передача вращения. Здесь, в этом древнем приборе, я нашел то, над чем бился последние недели, пытаясь спроектировать привод для своего «Бурлака». Гениальные, элегантные решения по дифференциальной передаче и сложным многоступенчатым редукторам. Это было изящнее, чем все, что я пытался начертить. Передо мной лежал учебник по высшей кинематике, опередивший свое время.

— Говорят, эта вещь предсказывает судьбы по звездам, — произнес Морозов, глядя на мое лицо. — Но я человек земной, мне ближе движение торговых караванов. А вам, как инженеру, она, быть может, расскажет больше о будущем, чем любому звездочету. Примите это в знак нашего союза.

Я не мог вымолвить ни слова, лишь кивнул, осторожно ставя механизм обратно в шкатулку. Этот подарок был бесценен. Дороже любых ста тысяч.

Покидая дом Морозовых, я был в состоянии, близком к эйфории. Пьянящий воздух ночного Петербурга, сырой и холодный, лишь усиливал это чувство. Вечер превзошел все мои самые смелые ожидания. Я шел на рискованные переговоры, а заключил союз, способный изменить весь экономический ландшафт страны. Сто тысяч рублей инвестиций, доступ к торговой сети старой Москвы и, как вишенка на торте, — бесценный артефакт, технологическая загадка, уже будоражившая мой инженерный ум.

Слуги в ливреях уже распахнули дверцу моей кареты. Обернувшись, чтобы еще раз кивнуть на прощание Борису Морозову, стоявшему на освещенном крыльце, я замер. Из дома выскользнула Анна. Быстро что-то сказав отцу, она дождалась, пока тот скроется в доме, и стремительно спустилась по ступеням.

— Петр Алексеевич, постойте, — почти шепотом произнесла девушка.

Я остановился, ожидая, что она хочет добавить что-то важное к нашему деловому разговору. Но она молчала, стоя совсем близко. В неровном свете фонаря ее глаза блестели. И прежде чем я успел что-либо спросить, она сделала то, чего я никак не мог ожидать.

Подавшись вперед, Анна коснулась губами моей щеки. Словно печать на договоре, который мы только что заключили. Отступив на шаг, она залилась густым, неподдельным румянцем. И, не сказав больше ни слова, резко развернулась и почти убежала обратно в дом, оставив меня в полном недоумении.

Дворецкий, не подавая вида, придержал для меня дверцу кареты. Я машинально сел внутрь. Карета тронулась, увозя меня домой.

Первые несколько мгновений я просто сидел, глядя в темноту за окном. Мозг, привыкший к постоянному анализу, на секунду дал сбой. Что это, черт возьми, было? Я даже невольно коснулся щеки. И только потом, с небольшой задержкой, включился мой внутренний «аналитик».