Искательница бед и приключений

Его называли восходящей звездой на научном небосклоне, он завершил несколько удачных экспедиций, сделал пару крупных открытий и выдвинул десяток смелых гипотез. При этом магистр был несдержан на язык, авторитеты ни в грош не ставил, аспирантов гонял в хвост и в гриву.

Занятий он у нас не вел, я лишь посетила пару его открытых лекций. Стыдно вспомнить, но я восторгалась Иверсом!

Доклады он читал артистично, его низкий голос звучал магнетически, а идеи он выдвигал такие, что дух захватывало.

При этом Иверс не утруждался быть любезным. На лекциях отпускал колкие шутки, а услышав пустой вопрос, без обиняков давал понять, что лучше бы вопрошающий держал язык за зубами, чем показывать миру свою глупость.

А уж как он разделывался с дубовыми учеными лбами, которые осмеливались критиковать его только потому, что идеи Иверса не находили места в их замшелой системе мира!

Мне Иверс представился эдаким бунтарем. Студенты любят подобные личности – пока сами не станут мишенью грубияна.

На защиту выпускной работы я шла со спокойным сердцем. Мне предложили место в аспирантуре на кафедре древностей. Не за выдающиеся успехи, а потому, что я владела редкими наречиями, а младшему сотруднику платить придется меньше, чем переводчику.

Но меня все устраивало. Через год я рассчитывала устроиться в городской музей Зильбера. Сотрудники музея процветали благодаря меценату Мидасу Зильберу, богачу и любителю-археологу. Меня обещали должность архивиста, если я получу хоть какой-то опыт.

Итак, в своем будущем я была уверена.

Но когда вошла в аудиторию, где проходила защита, и заметила в комиссии магистра Иверса, почуяла неладное.

До сих пор не знаю, кто его пригласил и зачем. Может, ректор решил показать, что выпускные экзамены – серьезное испытание. Может, решил отсеять непригодных выпускников, а я попала Иверсу под горячую руку.

Выслушав доклад с пренебрежительной ухмылкой, магистр принялся атаковать меня вопросами. Все с подвохом, все с уничижительными комментариями.

Первые полчаса я сдерживалась. Отвечала вежливо, хоть и скрипела зубами.

Потом начала сбиваться, путаться. Иверс был безжалостен. Он играл со мной, как кот с мышью. Он разнес мою работу в пух и прах.

Когда после моих неудачных ответов в аудитории начали открыто хохотать, гнев застил глаза багровой пеленой. Холодный взгляд Иверса и его язвительный тон приводили в бешенство.

Ладно, пусть моя работа и не была оригинальной, но подобного отношения не заслуживала. Поведение магистра было возмутительным!

Детонатором стала заключительная речь Иверса, где и прозвучали те слова: «пустоголовая недоучка, возомнившая себя историком». А еще: «плохо замаскированный плагиат», «выдумки вместо фактов» и «не работа, а куча словесного навоза».

Вот тогда-то меня и сорвало. В благодарственной речи я высказала магистру все, что о нем думала.

Слово за слово, и мы сцепились с Иверсом в ядовитой перепалке.

Позднее я сгорала от стыда. Несмотря на южный темперамент, я человек сдержанный, не люблю обижать людей, даже когда со мной поступают несправедливо.

Но в тот момент... О, я чувствовала не только злость и обиду. Я ликовала, когда ставила Иверса на место!

Я расплачивалась с ним за все. За презрительные взгляды сокурсников, когда они узнавали, что я афарка. За чванливую снисходительность столичных жителей, за то, что меня считали вторым сортом, за грубости и прозвища.

Все это я видела в холодных глазах Иверса и слышала в его голосе.

Когда я только начала ему возражать, магистр удивился и даже улыбнулся с предвкушением. Его позабавило, что кто-то осмелился дать ему отпор его же оружием. Но потом он втоптал в грязь мое самолюбие, как боевой слон!

И да, в пиковый момент моя рука сама потянулась к тяжелой чернильнице. Научный руководитель успел убрать ее, а то полетела бы она в голову Иверсу.

Надо сказать, некоторые члены комиссии посматривали на меня одобрительно. Потому что Иверс давно напрашивался на подобное.

Скандал замяли.

Меня вывели из аудитории, напоили водой, строго пожурили.

Работу мою после разгромной оценки Иверса засчитать не могли. Пришлось задержаться в Академии еще на полгода и дополнительно заплатить за право повторной защиты – на которой я получила жалкие три балла. После чего кафедра вежливо дала мне от ворот поворот. Путь в аспирантуру оказался закрыт. Музей не захотел иметь со мной дела.

Я обрушила на голову Иверса самые страшные проклятия моей бабушки! Сработай они, у магистра вылезли бы все волосы, зубы раскрошились, зато отросли бы копыта и ослиный хвост.

Но, судя по всему, у древних проклятий истек срок годности. Иверс благоденствовал, стал профессором и членом-корреспондентом, находился в отличной физической форме и всячески преуспевал. Время от времени я встречала его имя в журнальных статьях и знала о его успехах.

Мне все же повезло. Два года назад в поисках работы я встретила Абеле Молинаро, бывшего владельца крупной антикварной фирмы. Именно ему мой отец некогда продал тот золотой браслет эпохи царицы Нубис.

Абеле давно ушел в отставку, передав управление фирмой племяннику, но продолжал пополнять частную коллекцию и вести обширную переписку. Ему требовался ассистент с проживанием, и он предложил эту должность мне.

Платил он немного, но дал не только интересную работу, но и крышу над головой, и относился ко мне почти по-родственному. Да еще пообещал пристроить в музей Зильбера, когда в моих услугах отпадет нужда.

Последнее время я жила неплохо… но сегодня встретила профессора Габриэля Иверса. И, боюсь, скоро встречу его вновь.

Чего он так вцепился в эту карту? Неужели это не фальшивка, а ценный документ? И что же ищет Иверс? Слава и богатство у него уже есть.

Старый ларец определенно хранил некую тайну. Я не я буду, если не разберусь, что к чему.

Глава 2 Охота за картой шарлатана

Я вошла в прихожую особняка Абеле Молинаро и чуть не растянулась на коврике, споткнувшись о Ганимеда. Хозяйский кот находил место для лежанки с таким расчетом, чтобы причинить хозяевам и гостям как можно больше неудобств.