Искра жизни (перевод М. Рудницкий)

— Эти двое уже перекинулись, — изрек он. — Какого черта вы их к больным положили?

— Они пока что живы, господин шарфюрер.

— Именно что пока, — съязвил Хандке, староста барака.

— Ну, значит, завтра. Эти уж точно вылетят в трубу… Можете хоть голову давать на отсечение.

Больте сразу же ушел. В кармане у него были кое-какие деньги, и он спешил рискнуть ими за картишками.

— Вольно! — закричали старосты блоков. — Дневальные, получите еду!

Ветераны бережно понесли пятьсот девятого и Бухера обратно. Наблюдавший за ними Хандке осклабился:

— Они у вас что, хрустальные?

Никто ему не ответил. Он постоял немного, потом тоже ушел.

— Ну и скотина! — процедил сквозь зубы Вестхоф и сплюнул. — Какая же скотина!

Бергер внимательно на него глянул. С некоторых пор Вестхоф явно страдал лагерным бешенством. Он стал раздражительным, ходил мрачный, бормотал что-то себе под нос и все время нарывался на ссору.

— Успокойся, — резко осадил его Бергер. — Нечего шум поднимать. Мы и без тебя прекрасно знаем, кто такой Хандке.

Вестхоф уставился на него исподлобья.

— Да он такой же лагерник, как и мы. И при этом такая сволочь. Это же просто…

— Ладно, все и так знают. Но есть сотни гадов похлеще, чем он. Власть развращает, или для тебя это новость? Так что помоги-ка лучше их положить.

Для пятьсот девятого и Бухера освободили по целому отдельному лежаку. Шесть человек спали ради них на полу. Среди них и Карел, мальчонка из Чехословакии. Сейчас он тоже помогал нести.

— Этот шарфюрер ничего не смыслит, — сказал он Бергеру.

— Вот как?

— Они не вылетят в трубу. Уж завтра точно нет. Можно было запросто с ним поспорить.

Бергер посмотрел на мальчишку маленькое личико было сосредоточенно и серьезно. «Вылететь в трубу» — это был лагерный синоним кремации.

— Послушай, Карел, — сказал Бергер. — С эсэсовцами можно спорить, только твердо зная, что проиграешь. Но даже тогда лучше не надо.

— Они завтра в трубу не вылетят. Они нет. Во те — да. — Карел показал на троих мусульман, в беспамятстве распластанных на полу.

Бергер снова внимательно на него глянул.

— Ты прав, — только и сказал он.

Карел кивнул без всякой гордости. В этих вещах он был дока.

На следующий вечер они уже могли разговаривать. Лица их так отощали, что для опухолей и шишек на них просто не было мяса. Они переливались синими и черными кровоподтеками, но уже были видны глаза, а губы, как оказалось, только треснуты, не рассечены.

— Когда разговариваете, губами старайтесь не шевелить, — приказал Бергер.

Это было нетрудно. Уж этому они в лагере научились. Каждый, кто мотал здесь срок, умел говорить так, что лицо вообще оставалось неподвижно.

После раздачи еды послышался стук в дверь. На миг все сердца тоскливо сжались — каждый испуганно спрашивал себя: неужели их все-таки возьмут?

Стук повторился, осторожный, едва слышный.

— Пятьсот девятый! Бухер! — зашипел Агасфер. — Прикиньтесь мертвыми!

— Открой, Лео, — прошептал пятьсот девятый. — Это не СС. Те приходят… иначе.

Стук прекратился. Несколько секунд спустя в проеме окна смутно обрисовалась фигура и помахала рукой.

— Открой, Лео, — сказал пятьсот девятый. — Это к нам гость из Большого лагеря.

Лебенталь открыл, тень проскользнула в барак.

— Левинский, — представилась тень в темноте. — Станислав. Есть кто-нибудь, кто не спит?

— Есть. Тут мы.

Левинский ощупью протянул руку в сторону говорившего — это был Бергер.

— Да где? Я боюсь кого-нибудь раздавить.

— Стой там.

Бергер сам подошел к нему.

— Вот сюда. Садись.

— Они живы? Оба?

— Да. Лежат вот здесь, слева от тебя.

Левинский сунул что-то Бергеру в руку.

— Возьми вот кое-что.

— Что это?

— Йод, аспирин, вата. Еще вот немного марли. А это перекись водорода.

— Целая аптека, — изумился Бергер. — Откуда это у тебя?

— Украли. Из больнички. Один из наших прибирается там.

— Отлично. Нам пригодится.

— А это вот сахар. Кусковой. В воду им положите. Полезно.

— Сахар? — переспросил Лебенталь. — А сахар-то у тебя откуда?

— Оттуда. Ты, что ли, Лебенталь? — спросил Левинский наугад в темноту.

— Да, а ты откуда знаешь?

— Потому что ты спрашиваешь.

— Я вовсе не для того спрашиваю, — обиделся Лебенталь.

— Не могу тебе сказать откуда. Принес один, из девятого барака. Для ваших двоих. Вот еще сыру немного. А от одиннадцатого барака — шесть сигарет.

Сигареты! Шесть сигарет! Немыслимое сокровище! На секунду воцарилась мертвая тишина.

— Лео, — проронил наконец Агасфер. — А он получше тебя будет.

— Ерунда. — Левинский говорил отрывисто и быстро, будто запыхавшись. — Принесли до закрытия бараков. Знали, что я к вам пойду, как только в зоне тихо станет.

— Левинский, — прошептал пятьсот девятый. — Это ты?

— Я.

— Ты выбрался?

— Ясное дело. А как бы иначе я сюда попал? Я же механик. Кусок проволоки — и все дела. Меня замки любят. Вообще-то можно и через окно. У вас-то как с этим?

— Здесь не запирают. Уборная-то на улице, — объяснил Бергер.

— Ах да, конечно. Я забыл. — Левинский на секунду умолк. — А другие подписали? — спросил он затем, повернувшись в сторону пятьсот девятого. — Ну, те, которые с вами были?

— Да.

— А вы нет?

— А мы нет.

Левинский подался чуть вперед.

— Мы не верили, что вы сдюжите.

— Я тоже, — признался пятьсот девятый.

— Да я не в том смысле, что вы выдержали. А в том, что с вами не сделают чего похуже.

— И я о том же.

— Оставь их, — сказал Бергер. — Они еще очень слабы. Да и зачем тебе все эти подробности?

Левинский шелохнулся в темноте.

— Это важнее, чем ты думаешь. — Он встал. — Мне пора. Я скоро снова приду. Еще чего-нибудь принесу. Да и обсудить кое-что с вами надо.