Искра жизни (перевод М. Рудницкий)

Вебер не сразу нашелся что ответить. Он вообще не понимал, зачем Нойбауэр попусту тратит слова и время из-за какой-то ерунды.

— У вас для этого достаточно подчиненных, — продолжал Нойбауэр.

Что-то этот Вебер в последнее время больно стал самостоятельный. Не вредно ему лишний разок напомнить, кто тут начальник.

— Что с вами, Вебер? Нервишки пошаливают?

— Никак нет.

Нойбауэр снова обратил свой взор на пятьсот девятого и Бухера. Вебер, кажется, сказал «повесим». Вообще-то правильно. Только чего ради? И день так хорошо начался. К тому же неплохо показать Веберу, что совсем не все в лагере делается только по его хотению.

— Эти люди не злостные нарушители, — заявил он. — Я распорядился найти добровольцев. Они на добровольцев не слишком похожи. Дайте им по двое суток карцера и больше ничего. Больше ничего, Вебер, вы меня поняли? Я бы хотел, чтобы мои приказы выполнялись.

— Так точно.

Нойбауэр вышел. Он был доволен и чувствовал свое превосходство. Вебер презрительно смотрел ему вслед. «Нервишки! — думал он. — Это у кого тут нервишки? И кто на самом деле размяк? Двое суток карцера?!» Он в ярости оглянулся. Косая полоска солнца упала на разбитое лицо пятьсот девятого.

— Я тебя вроде знаю. Откуда?

— Не могу знать, господин оберштурмфюрер.

Пятьсот девятый очень хорошо это знал. И очень надеялся, что Вебер все-таки не вспомнит.

— Откуда-то я тебя знаю. Ничего, я еще припомню. А почему у тебя вся морда разбита?

— Упал, господин оберштурмфюрер.

Пятьсот девятый облегченно вздохнул. Это все уже старые песни. Излюбленная шутка лагерного начальства еще с первых дней. Никогда нельзя говорить, что тебя избили.

Вебер посмотрел на него еще раз.

— Откуда-то я эту рожу знаю, — пробормотал он. Потом открыл дверь. — Обоих в карцер. Двое суток. — И, обернувшись к пятьсот девятому и Бухеру, добавил: — Только не думайте, что вы от меня совсем ушли, дармоеды. Я еще успею вас вздернуть.

Их вытащили в коридор. От боли пятьсот девятый зажмурился. Потом почувствовал, что вдыхает свежий уличный воздух. Он снова открыл глаза. Над ним было небо. Синяя бездонность. Он повернул голову и посмотрел на Бухера. Проскочили! По крайней мере пока. Даже не верится!

VII

Когда двое суток спустя шарфюрер Бройер приказал отпереть двери, они оба просто выпали из клетушек карцера. Последние тридцать часов оба провели, то и дело проваливаясь из полубессознательного состояния в полное забытье. В первый день они вначале еще перестукивались, потом перестали.

Их вынесли. Положили на «танцплощадке» под стеной, что тянется вокруг крематория. Сотни заключенных смотрели на них; ни один не сдвинулся с места. Не попробовал их унести. Даже не подал виду, что их заметил. Не было приказа, как с ними поступить, поэтому и их самих как бы не было. Всякий, кто осмелился бы к ним прикоснуться, сам угодил бы в карцер.

Два часа спустя труповозка собирала в зоне последние трупы.

— А с этими что? — лениво спросил дежурный эсэсовец. — Их тоже берем?

— Да это двое из карцера.

— Окочурились?

— Похоже на то.

Тут эсэсовец увидел, что рука пятьсот девятого медленно сомкнулась в кулак, а потом снова разжалась.

— Еще не совсем, — сказал он.

У него ломило поясницу. Этой ночью они с Фрици в «Летучей мыши» задали жару. Он даже зажмурился. Все-таки он выиграл пари у этого Гофмана. Гофман с Вильмой был. Бутылка «Хенесси». Отличный коньяк. Но сейчас он как выжатый лимон.

— Узнайте в карцере или в канцелярии, куда их, — приказал он одному из носильщиков.

Вскоре тот вернулся. Вместе с ним торопливой походкой прискакал рыжий писарь.

— Эти двое из карцера освобождены, — сообщил он. — Их надо в Малый лагерь. Их еще днем должны были выпустить. В комендатуре есть приказ.

— Тогда уберите их отсюда. — Эсэсовец лениво просмотрел свой список. — У меня тридцать восемь отходняков. — Он пересчитал трупы, аккуратными рядками разложенные перед входом в крематорий. — Тридцать восемь. Все правильно. Уберите этих, а то они мне счет собьют.

— Четыре человека ко мне! Отнести в Малый лагерь! — гаркнул надзиратель носильщикам.

Те подошли, подхватили бесчувственные тела за руки, за ноги.

— Сюда давайте, — шептал рьжий писарь. — Скорей! Подальше от трупов. Вот сюда.

— Да они уже, считай, что там, — сказал один из носильщиков.

— Заткнись! Делай что тебе говорят!

Носильщики оттащили пятьсот девятого и Бухера из-под стены. Рыжий склонился над ними и прислушался.

— Живы еще! Тащите носилки! Скорей!

Он пугливо огляделся. Боялся, что появится Вебер, вспомнит отказников и без долгих слов прикажет повесить. Он дождался, пока вернутся носильщики с носилками. Носилки были неказистые, сколоченные из неструганых досок, — а какие еще нужны для трупов?

— Грузите! Да скорей же!

Лагерный плац между главными воротами и крематорием был самым опасным участком зоны. Здесь почти всегда слонялись эсэсовцы, да и шарфюрер Бройер был поблизости. А он очень не любил хоть кого-то выпускать из своего карцера живым. Приказ Нойбауэра был исполнен, пятьсот девятый и Бухер формально из карцера выпущены, и теперь ничто не мешало открыть на них охоту. Теперь кто угодно мог отвести на них душу, не говоря уж о Вебере, для которого, знай он, что эти двое еще живы, отправить их на тот свет было просто делом чести.

— Ну что за дурь! — заартачился один из носильщиков. — Сегодня тащи их через всю зону в Малый лагерь, а завтра с утра, как пить дать, волоки обратно. Они же двух часов не протянут!

— Это не твоего ума дело, идиот! — Рыжий был вне себя от ярости. — Бери и неси, ясно? Двигай! Неужто среди вас ни одного умного нет?

— Ну, есть, — отозвался пожилой лагерник, уже ухватившийся за носилки с пятьсот девятым. — А что с ними такое? Что-нибудь особенное?

— Они из двадцать второго барака. — Писарь еще раз огляделся по сторонам и подошел к носильщику поближе. — Это те двое, которые позавчера отказались подписать.

— Что подписать?

— Заявление на добровольное участие в опытах лекаря-живодера. Четверых других он забрал.

— Что? И их не повесили?

— Нет. — Писарь прошел еще несколько шагов рядом с носилками. — Их надо доставить обратно в барак. Такой был приказ. Выполняйте скорей, пока их никто здесь не увидел.

— Вон оно что. Понятно!

И носильщик так резво рванулся вперед, что носилками чуть не сбил с ног своего напарника.

— Ты что? — взвился тот. — Совсем рехнулся?