Искра жизни (перевод М. Рудницкий)

Он достал сигару из кожаного портсигара и откусил кончик. Ему многое еще хотелось сказать. Почему-то вдруг возникла огромная жажда выговориться, но, увидев плотно сжатые губы Альфреда, он умолк. «Кому я нужен? — подумал он с горечью. — Каждый занят только собой. Надо было съездить на дачу, за город. Там кролики, мягкие, пушистые, красные глазки светятся в полумраке». Всю жизнь, еще с детства, он мечтал держать кроликов. Отец не разрешал. И вот теперь мечта сбылась. Запах сена, меха и свежих листьев. Сладость мальчишечьих воспоминаний. Забытые грезы. Иногда ему чертовски одиноко. Сто тридцать тысяч марок. Самое большее, что ему мальчишкой довелось держать в руках, это семьдесят пять пфеннигов. И те у него через два дня украли.

Огонь перекидывался с крыши на крышу. Горел старый город, горел как порох. Он ведь почти сплошь был застроен деревянными домами. В реке отражалось пламя, словно река тоже горит.

Ветераны — те из них, кто еще мог ходить, — темным гуртом сидели перед бараком. В красноватой мгле они видели, что на пулеметных вышках все еще пусто. Небо заволокло, пушистое серое одеяло облаков высвечивалось снизу, будто оперение фламинго. Огонь поблескивал искрами даже в глазах мертвецов, сложенных штабелями возле бараков.

Внимание пятьсот девятого привлек тихий шорох. Внизу из темноты показалось лицо Левинского. Пятьсот девятый облегченно вздохнул и встал. Этого мига он ждал с тех пор, как снова помаленьку начал ползать. Он мог бы сидеть, как сидел, но он встал — хотел показать Левинскому, что может ходить, что он не калека.

— Ну что, ты опять в порядке? — спросил Левинский.

— Конечно. Нас так легко не возьмешь.

Левинский кивнул.

— Где тут можно поговорить?

Они обошли гору трупов и встали с другой стороны. Левинский торопливо осмотрелся.

— Охрана у вас еще даже не вернулась.

— А чего тут охранять? У нас никто не сбежит.

— Так и я о том же. И ночью шмона не бывает?

— Считай, что нет.

— А днем как? СС часто в бараки заглядывает?

— Почти никогда. Боятся — вшей, дизентерии, тифа.

— А надзиратель вашего барака?

— На поверки почти не приходит. И вообще не больно о нас печется.

— Как его фамилия?

— Вольте. Шарфюрер.

Левинский кивнул.

— Старосты бараков здесь сами в бараках не спят, верно? Только старосты блоков. Ваш — он как?

— Ты в прошлый раз с ним разговаривал. Бергер. Лучше него не найти.

— Это тот, врач, он сейчас в крематории работает?

— Ну да. А ты, я смотрю, в курсе.

— Так мы справки навели. А старостой барака у вас кто?

— Хандке. Уголовник. Несколько дней назад одного из наших затоптал насмерть.

— Такой крутой?

— Да нет. Подлый. Но про нас ему мало что известно. И тоже боится заразу какую-нибудь подцепить. В лицо знает только нескольких. Лица-то больно часто меняются. А надзиратель барака и вовсе никого не различает. Так что весь контроль на старостах блоков. Здесь много чего можно провернуть. Ты ведь для этого спрашиваешь?

— Да, для этого. Ты правильно все раскусил. — Левинский с изумлением уставился на красный треугольник на робе пятьсот девятого. Такой удачи он, видимо, не ожидал. — Коммунист? — спросил он.

Пятьсот девятый мотнул головой.

— Социал-демократ?

— Нет.

— Тогда кто же? Кем-то ты должен быть?

Пятьсот девятый поднял глаза. Кожа вокруг них все еще была темной от кровоподтеков. Зрачки от этого стали светлей, в отблесках пламени они казались почти прозрачными и как бы чужими на темном изувеченном лице.

— Остаток человека. Если тебя это устроит.

— В каком смысле?

— Да ладно. Не важно.

Левинский на миг задумался.

— Ах так, значит, идеалист, — сказал он с налетом пренебрежительного добродушия. — Ну, по мне как знаешь. Лишь бы на вас можно было положиться.

— Можете. На нашу группу. На тех вон, видишь, у барака сидят. Они тут дольше всех. — Пятьсот девятый скривил губы. — Ветераны.

— А остальные?

— О, они тоже надежный народ. Мусульмане. Надежней только покойники. А эти если из-за чего и не поладят, то только из-за крох съестного или из-за возможности умереть лежа. На предательство у них уже сил не хватит.

Левинский испытующе глянул на пятьсот девятого.

— Значит, на какое-то время у вас можно кое-кого припрятать? Не заметят? Ну, хотя бы на несколько дней?

— Не заметят. Если он, конечно, не слишком жирный.

Левинский пропустил шутку мимо ушей. Он придвинулся ближе.

— Понимаешь, у нас какая-то подлянка готовится. В нескольких бараках политических старост заменили уголовниками. Поговаривают о ночных этапах. Ты знаешь, что это такое?..

— Да. Это эшелоны в лагеря уничтожения.

— Правильно. И о массовой ликвидации тоже болтают. Этот слух новенькие принесли, те, кого недавно перевели из других лагерей. А раз так, надо их упредить. Организовать оборону. СС так просто не отступит, мы, правда, о вас еще как-то не успели подумать…

— Ну конечно, вы считаете, что мы тут только жабрами шевелим, как полудохлая рыба, верно?

— В общем, да. Но теперь уже нет. Вы можете нам помочь. На какое-то время спрятать у себя кое-кого из наших, если у нас там станет слишком горячо.

— А больничка для этого уже не годится?

Левинский снова вскинул глаза:

— Вот как. И это ты знаешь?

— Да, и это я пока что помню.

— Ты что, там, у нас, состоял в организации?

— Не важно, — отозвался пятьсот девятый. — Что сейчас?

— Больничка, — продолжил Левинский, но уже другим тоном, — уже не та, что прежде. То есть там все еще есть кое-кто из наших, но с некоторых пор там стало очень строго.

— А как же тифозное отделение?

— Все еще у нас под контролем. Но его недостаточно. Нужны другие точки, чтобы спрятать нужных людей. В нашем бараке это всегда можно, но только на пару дней. К тому же бывают внезапные ночные шмоны, СС проводит, с этим тоже надо считаться.

— Понимаю, — протянул пятьсот девятый. — Вам нужно местечко вроде этого, где заключенные быстро сменяются и контроля почти нет.

— Точно. И где на контроле есть люди, которым можно доверять.

— Что ж, все это у нас есть.

«Расхваливаю Малый лагерь, как булочную-кондитерскую», — мелькнуло в голове у пятьсот девятого.

— А о Бергере расспрашиваешь зачем?

— А затем, что он в крематории работает. У нас там никого. Он мог бы держать нас в курсе дела.

— Это он мог бы. Он там у трупов зубы рвет и подписывает свидетельства о смерти или что-то в этом роде. Уже два месяца. Прежний-то врач из арестантов, когда всю крематорскую бригаду сменили и в лагерь уничтожения отправили, тоже туда угодил. Потом несколько дней там был зубной техник, но он умер. И тогда они Бергера взяли.