Искры

– А? – отзывается тот, не глядя.

И продолжает ворошить кочергой угли – все, что осталось от комнаты его матери.

– Надо поговорить, – хрипло произношу я.

– Опять?

– Да. Иди сюда.

Мы уже выяснили, что он спал, когда начался пожар. И у меня есть подозрения, что причиной стала сигарета, в руке с которой Филя уснул после ночных возлияний.

– Слушай, я же просил тебя ничего не трогать, – напоминаю я, начиная терять терпение.

– Здесь где-то должны быть ее золотые серьги, – бормочет он, копаясь в почерневших обломках мебели.

– Филя, – говорю я холодно, подойдя к нему. – Твою мать не спасли. Мне жаль.

Мужчина поднимает на меня уставший взгляд. Его лицо одутловатое и красное, кожа вокруг глаз сухая и морщинистая не по годам. Сосудистые сеточки на носу выдают его зависимость от алкоголя.

– Мне нужно найти серьги, – заторможенно произносит он.

– Ты слышишь меня? – я повышаю голос. – Твоя мать умерла.

– Еще у нее был крестик. Такой… золотой, – хрипло говорит Филя, теребя кожу на груди. – Она всегда носила его, он был на ней. Мне его отдадут?

– Да, – тяжело вздыхаю я. – Пойдем в машину, мои коллеги подвезут тебя.

– Сережки, – мотает головой мужчина. – Мне нужно их найти.

– Я отдам, если найду, – обещаю ему.

Меня совсем не удивляет его поведение. За три года в дознании я чего только не навидался. Люди гибли, пытаясь спасти близких или имущество. Люди всеми силами пытались замести следы, если кто-то погибал по их вине. Те, что не испытывают сочувствия к пострадавшим, тоже попадались нередко. Кто-то просто не способен чувствовать, а другие, как Филя, давно утратили человеческий облик и связь с реальностью. Вряд ли он осознает, что лишился близкого человека, жилья и может теперь попасть под суд. Хотя, может, и понимает.

Мое дело – найти причину пожара и виновных, к этому я и приступаю, как только Филю увозят с пепелища. В дело вступает оранжевый чемоданчик, и уже через двадцать минут в пакет для улик упаковывается крошечный кусочек табачного фильтра – все, что осталось от сигареты, от которой загорелся диван.

Через несколько часов, когда работа закончена, я ощущаю удовлетворение от того, что сделал все, как надо. Очертил круг возможных версий, по одной из них собрал весомые подтверждения. Теперь слово за лабораторией. Но даже в этот миг меня не отпускает ощущение горечи и внутренней пустоты. Есть то, чего не исправишь, а именно смерть человека. И где бы я ни трудился: на тушении или в следствии, это всегда будет самый сложный момент – когда ты не можешь повернуть время вспять и вернуть погибших в огне.

Я возвращаюсь в часть и первым делом сдаю материалы в лабораторию.

– Ты вообще спишь? Хоть иногда? – интересуется Рома.

Кажется, он только пришел в офис: выглядит свежим, выспавшимся и благоухает парфюмом. Чего не скажешь обо мне – после четырех часов сна и утреннего вызова я больше похож на лешего.

– Что по торговому центру? – спрашиваю я вместо ответа.

– Держи, – он бросает мне папку, которую я ловлю на лету. – Только закончил.

– Наконец-то, – говорю, развернувшись, и направляюсь к двери.

– Ха, не за что, – слышится в спину.

– Я тебе еще работы подкинул, не благодари.

Быстро пролистав у себя в кабинете отчеты, я отправляюсь в душевую. Нужно их как следует обмозговать. Если причина пожара теперь ясна как белый день, то что делать с виновниками, непонятно. Те, кто непосредственно стоит за махинациями с ремонтом здания, выйдут сухими из воды. Если не вмешаться и не сделать больше, чем того предполагают должностные инструкции, они останутся безнаказанными. Вопрос в том, готов ли я так рисковать? Ради чего или… кого…

Ответ сам приходит на ум, когда я слышу ее смех. Уже позже – в столовой, куда поднимаюсь, чтобы взять кофе.

Ева стоит ко мне спиной. На ней футболка и форменный полукомбез, который сидит мешковато, но мое воображение дорисовывает плавные изгибы под ним. К тому же после того, как она сказала, что не надевает под него белье, я не могу об этом перестать думать. Хоть и знаю, что это неправда.

– Умоляю тебя! – восклицает Ева, окуная нож в банку с арахисовой пастой. – Их даже не нужно щупать, чтобы отличить от натуральных. Обычно даже на глаз все прекрасно видно!

– Ну, они были… мягкие, – говорит один из ее сослуживцев, и все присутствующие в столовой чуть не падают со смеху.

– Не заставляй меня рассказывать, чем силиконовые сиськи отличаются от настоящих, – деловито произносит Ева. Она откусывает хлеб и слизывает арахисовую пасту прямо с ножа. – Очертания естественной груди более плавные, она не похожа на «мячики» и красиво «растекается», – девушка показывает на себе, не прикасаясь руками к груди, но мне и этого хватает, чтобы сбилось дыхание. – Нет сильного эффекта пуш-апа, сечешь, о чем я?

– О, привет, Данила, – первым замечает меня Никита.

Я подхожу ближе, пожимаю ему руку и только потом бросаю взгляд на Вольскую. Ее лицо меняется при виде меня, становится настороженным и серьезным.

– Весело тут у вас, – говорю я, пожимая руки всем остальным.

– Да, бывает, – сдержанно отвечает Ева, – привет.

Она ест пасту прямо с ножа. Будто и не собиралась намазывать на хлеб. Удивительная женщина. Быть с ней в одном помещении, дышать одним воздухом – пьянит и пугает.

– Как Артём? – спрашиваю я, удаляясь к кофемашине под ее пристальным взглядом.

– О, ты выучил его имя, – ехидно бросает она мне в спину.

– Уже лучше, – отвечает за нее какой-то парень, имени которого я не знаю. – Пришел в себя, идет на поправку.

– Я рад.

– Есть новости из лаборатории? – а это снова Ева.

– Кое-что есть, но я только приехал, и мне нужно сначала разобраться с бумагами.

– Хорошо работаешь, – усмехается она. – В часть только к обеду приезжаешь, никуда не торопишься.

Я ставлю кружку, нажимаю кнопку на кофемашине и оборачиваюсь к ней.

– У меня был выезд на шашлык.

– Ух ты, просто кайф! – взмахивает ножом Ева. – Не жизнь, а малина! Может, мне тоже на шашлыки съездить, пока ребята тут людей спасают?! – Она оглядывает своих сослуживцев, прервавших свой обед из-за нашего диалога и растерянно смотрящих на нее. – А, ребят?

– «Шашлык» это… – Старший пожарный второго расчета, его, кажется, зовут Лев, прочищает горло. – Это труп на пожаре. Ну, инцидент с погибшими, – он поворачивается ко мне. – Да? Ты ведь это имел в виду?