Испытание временем

К шести часам вечера еврейское кладбище затопило людьми, явились крестьяне из ближайших селений, кто разведал, приехал издалека. Прибывали пешком, верхами, на подводах. Все тесней становилось живым среди мертвых. Люди взбирались как можно выше — на монументы, на мраморные урны, на гранитный налой, на крылья серафимов…

Из-за облаков пыли показались тачанки: спереди и сзади телохранители, а между ними тачанка Махно.

У старой могилы, заросшей травою, из столов воздвигают трибуну. Кто-то криком сзывает народ. Я выхожу на первую линию, мое место здесь, ничто не должно ускользнуть от меня.

Шум мгновенно смолкает, никнет к земле, точно скошенный. На трибуне Махно. Он отбрасывает рукой шевелюру, пьет воду и шарит глазами вокруг. Голос резок и тверд, речь отчетливо ясна. Он говорит о городах, пророчит им гибель, запустение и смерть. Свободному народу города не нужны, горожане и рабочие — несчастье народа. Кто не враг революции, пусть уходит в леса и строит новую жизнь. Села и степи ждут горожан, пусть станут за плугом, займутся хозяйством, честным трудом. Долой ученую знать, долой тунеядцев, да здравствует мужик, кормилец народа! «И только…»

Они охмелели от его страстных речей, от решительных жестов, похвал и призывов. Он первый вознес их так высоко, первый возвысил над городскими… Тысячи рук голосуют за волю, за свободную жизнь в лесах, далеко от городов, от банков-пиявок, кровососов-ростовщиков и разбойной шайки чиновников…

Проповедник, пророк и герой, он повествует о своем чудесном походе от далекой границы сюда. Они застряли между желтым Петлюрой и белогвардейцем Деникиным. Ни вперед, ни назад не пройти. Повстанцы бросились на белых и дали им бой. Взяли в плен целиком полк и разгромили бригаду. Генералы и офицеры бежали в леса.

Дорога усеяна трупами белых. Они двинулись на юг. Завтра будут в Гуляй-Поле, а дней через семь падет Таганрог — в их руках будет ставка Деникина. Рано белые задумали его, Махно, хоронить, рано возрадовались. Они попомнят его, непобедимого батьку Махно! Он будет белогвардейцами топить паровозы, кормить ими рыбу в Днепре…

В этом я верный попутчик. У Таганрога наши пути разойдутся: один пойдет влево, за революцией, другой — под черными знаменами громить вражеские тылы… Другой возможности добраться до своих у меня нет.

11

Миновали летние дни, росистые утренники, насыщенные прохладой. В безлюдном поле — стерня, в лесах — мертвая листва под ногами. По небу стелются осенние тучи. Кони в тачанках бегут легкой рысью. Обоз растянулся на несколько верст. Позади Большой Токмак, Волноваха, Гуляй-Поле и Бердянск, повстанцы спешат к Мариуполю, к ставке Деникина, в Таганрог. На каждой тачанке под брезентом пулемет, под ковром — самогон, бочонок вина или водки. Все веселы и пьяны. На радостях затрещит пулемет, застонет гармошка, парни в шубах, макинтошах, помещичьих бекешах затянут украинскую песню.

Лихо несется махновская ватага, кони бегут как шальные. В день их сменяют по нескольку раз. Бросают одних и набирают других. Так и движется армия на мужичьих конях, от села до села, налегке, без артиллерии и штабов, без лазаретов и интендантства. На стоянках закупают продукты, прибирают, что непрочно лежит. К штабу являются девки и бабы, приносят для виду масло и творог, смеются и тихонько доносят, где белые части, сколько пехоты, много ль орудий, куда держат путь. Под видом торговок они везде побывали, им можно поверить — это жены повстанцев, зазнобы, невесты…

В соломе у них припрятаны винтовки и закопаны в огороде пулеметы. Оружие охраняли верные люди, ждали повстанцев, чтоб в руки отдать.

У батьки свои встречи с доверенными и друзьями. Уйдет вдоль по речке, к лесу, к оврагу, а то и вовсе в степь. Встретит дозорных, расспросит о здоровье больных, кто из раненых выжил. В прошлый раз тут застряло их семь или восемь. Еще дозорный расскажет, сколько золота осталось в земле, план передаст, где клад расположен, сколько денег ушло, кому и на что…

Учителя и агрономы ему донесут: чем крестьяне недовольны, что говорят меж собой, сколько проведено бесед с мужиками, сколько роздано «положений о вольных советах».

Так и едут они налегке: каждая деревня — продовольственная база, конский запас, лагерь для войск, лазарет; дома — штабы разведки; земля — казначейство, склад и арсенал. В армии нет штаба, ни стратегии, ни тактике никто не учился, ее заменяет мужицкая хитрость. Заставы и разведки белогвардейцев ищут повстанцев где-то в округе, а они под видом рабочих прибыли в город в товарном составе и на вокзале повели бой… В форме гетманских войск, австрийцев, немцев и красных разъезжают по чужим тылам. В алых лентах и звездах минут Красную Армию, с красноармейским паролем уходят из Крыма сквозь фронт. Вероломство не в счет: настигнутые конницей, бросают винтовки и сдаются. Едва верховые отъехали, тем же оружием стреляют в них, хватают коней и бегут.

Так большаками, шляхами и тропами носится мужицкая рать. Властей нет, одни разбежались, другие прячутся где-то вблизи.

В занятых селах и городах махновцы оставляют своего коменданта, пять-шесть пропойц — и следуют дальше утверждать власть батьки Махно…

В черном воинстве много тачанок, и все одинаковы, одна лишь особого рода. Нет на ней пулемета, бойцы без винтовок, нет ковров и сундуков с «барахлом». Нас четверо на тачанке: я, Мишка Катков по кличке «Поэт», девушка Надя и бывший студент Август Наполеон Рокамболь, попросту Август.

Мишка самый молодой среди нас, ему двадцать лет. Он бросил завод в Большом Токмаке и ушел прошлым годом к махновцам. Во время переходов пишет стихи, рвет их в клочья и пускает по ветру. Надя слезно его просит не портить добро, стихи отдавать ей на память. Мишка твердит, что стихи никуда не годятся, бесталанный писака, он ни на что не пригоден, ему только и место в этой шайке убийц…

Август — другой человек. Он и старше и ростом всех выше. Тарас называет его каланчой. На худых, узкокостных плечах сидит небольшая головка. На бледном лице — вялые губы и сонные глаза желто-серого цвета. Он уверен в себе и неизменно спокоен. Голова его занята решением важных задач. Он мало говорит, не видит того, что творится кругом, не вспомни о нем Надя — три дня не будет есть…

У Нади одно дело — с утра до вечера петь грустные песни. На лице ее скорбь, в глазах тлеет тоска и что-то еще, чего не поймешь. Думает ли она, поет ли, смеется — печаль не сходит с лица. В грустную минуту расплетет свои косы, расчешет, сплетет и вновь их распустит. Так часами сидит она за русой завесой волос…

Мишка сунул за пазуху тетрадку стихов и мечтательно смотрит на небо.

— Скажи мне, Август, — спрашивает Поэт, — что такое любовь?

Август достает табакерку — жестянку из-под ваксы — и набивает нос табаком. Вокруг ноздрей остаются темные пятна — зеленая цветочная пыль. На серьезный вопрос он охотно ответит. Особенно теперь. Сегодня, видимо, что-то случилось, все, словно немые, молчат.