Испытание временем

Чудесное зрелище! Драться так драться: и колоть, и стрелять, и рубить — все в борьбе пригодится. Для революции ничего зазорного нет. Эта лента тачанок мертвой петлей обвивает шею врага, громит его тыл, ломает и крошит белое войско. Где еще, как не здесь, мое место? Надо взять стихию в сильные руки. Это сделают большевики, их тут должно быть немало. В таком случае и мне быть среди них. Кто бы подумал, что наш союзник станет позже нашим врагом.

С дверей комендатуры срывают знамя царя и вывешивают мрачный символ безвластья. Страшный взрыв потрясает местечко — царский памятник осыпает осколками площадь.

Новая власть утверждается в комендатуре. Там, где прежде сидел подпоручик с галунной нашивкой на рукаве, сел комендант из махновцев. Его окружают бойцы, у каждого свои нужды, срочное дело, а он не спешит, у него дела поважней, — вычистить шубу, расчесать свой запыленный чуб. Блестящий и пышный, он широкой струей ниспадает на лоб и гривой ложится на правое ухо. С таким чубом не скоро покончишь, его надо взбить, вновь и вновь расчесать, без горячки, осторожно. На плечах коменданта лисья шуба, крытая сукном вороньего цвета, из-под вздернутых брюк виден дамский чулок и алая подвязка.

С чубом покончено, теперь его занимает пулеметная лента, надетая через плечо. Он смотрится в зеркало, сдвигает ее вправо и влево, заполняет патронами полые гнезда и снова любуется собой. Каково украшение! Каков комендант!

Они скоро узнают, кто перед ними сидит. Дайте срок, надпись будет такой, каких мало. Пока он выводит: «Комендант Тарас Б…», его осаждают расспросами: где размещаться, кому что делать? Остаются ли части здесь или дальше пойдут? Комендант не отвечает, он занят. Когда ему досаждают — стучат по столу или гаркнут над ухом, он сердито кричит: «Молчать! Ты не вовремя пришел, жди, что скажут!» Еще одно затруднение: зовут его Тарасом, фамилия Болиголова, бойцы прозвали его Бульбой. Вот и вопрос: писать «Тарас Бульба» или по документу — «Тарас Селиванович Болиголова».

Я подхожу к коменданту и говорю, что желаю стать повстанцем, служить у Махно. Тарас подозрительно оглядывает меня, чуть-чуть щурит заплывшие глазки.

— У белых служил?

— Нет, был у красных.

— Ага!..

Ему не нравится этот парень с заносчивой манерой совать руки в карманы, держаться с комендантом как с равным.

— Будем знакомы, товарищ! — не глядя на меня, говорит Тарас. — Мы с вашими белых на пару громим. Побратались, а надолго ли — время покажет.

Больше он сейчас ничего не скажет. Парень подождет, без него дел прорва.

В комендантскую доставили пристава и безусого парня-урядника. Их схватили неподалеку, в немецкой колонии.

Тарас бросает дела и становится в позу — он будет решать их судьбу. Движением плеч поправляет лисью шубу вороньего цвета, пулеметную ленту, глубже втыкает за пояс наган и в последнюю очередь нежно касается офицерской сабли на боку. Расступись-ка, братва, дайте ему разглядеть пленных. Он гладит свой чуб, ухмыляется. Пристав-старик опускает глаза, урядник жмется к стенке.

Кто-то выкрикивает: «Батько идет!» — и комендант спешит ему навстречу.

Торопливой походкой входит Махно. Он невысокого роста, во френче, в сапогах и барашковой шапке. Бритое лицо его землистого цвета, впалые щеки в угрях, черные волосы длинными прядями спадают на плечи. Ничего грозного — повстанец, как все, только глаза необычны, глаза со слухом и чутьем, проницательно-острые. Они не меняют своего выражения, оттого так нестерпим их колющий взгляд. Вот взор их случайно ужалил мальчишку, тот вздрогнул, бледнеет от испуга. Вот заерзал другой, отвернулся стремительно третий.

Вокруг Махно жмутся сильные парни — смелая ватага его личной охраны.

— Ты, Тарас, комендантом? Расклеить приказ, чтоб были хлеб и продукты. Чтоб деньги принимали без разбору. Всякие. Бить виновных на месте, как врагов революции. И только…

Голос звучный и резкий, слова падают камнем, веско и грозно.

— Сегодня дальше поедем, — отрывисто бросает Махно, — на свое место посадишь другого. Еще что?

— К нам просится парень… из красных, — он не дает себе труда повернуть голову в мою сторону, указать на меня.

— Где он? — спрашивает батько, бросая взгляды по сторонам.

Он шарит глазами, точно сам его хочет найти. Я делаю шаг к нему и не отвожу от него глаз.

— Я здесь.

— Коммунист? — спрашивает Махно.

Он склонил голову набок и как бы рассматривает меня со стороны. Тяжелый взгляд, пытливый, не каждому под силу его вынести. Я уверенно отвечаю:

— Да, коммунист.

— Связан с ячейкой?

— Нет.

— Посмотрим, какой ты повстанец, — с недоброй усмешкой говорит Махно. — Приглядишь за ним, Тарас, и доложишь.

— Слушаюсь, батько, — с улыбкой говорит комендант. Для тех, кто знает Тараса, эта улыбка красноречивей всяких слов. — Еще одно дело, — вспоминает комендант, — ребята поймали урядника и пристава.

Махно надвигает на лоб шапку и решительно машет рукой:

— Порубать их… И только… Митинг собрать. С вечера двинем на Гуляй-Поле, Мариуполь и дальше… Пока белые очухаются, мы к Деникину в ставку заглянем… И только…

Тарас очень доволен. Он гладит свой чуб, чудесную гриву повстанца.

Махно уходит, а с ним ватага его. Тарас снимает шубу, вынимает наган и командует пленным: «Вперед!»

— Пойдем, коммунист, — бросает он мне, — стал повстанцем — учись!

Мы уходим со двора, подальше от жилья, в высокие заросли бурьяна. Тарас снимает с себя пулеметную ленту — в таком деле не должно быть помехи — не размаху бьет саблей урядника и пристава. Они падают без звука в траву. Он неистово рубит, сечет и кромсает их. На лице его улыбка, истинная радость, он запляшет сейчас от восторга.

Я стою в стороне. Ни пристава, ни урядника мне не жаль, исступленный убийца тоже не новость. Такая же рука изрубила отряд в Малой Виске…

Меня обдает чем-то липким, я вытираю лицо, и видится мне амбар и груда изрубленных. Кто знает, не этой ли саблей там чинили расправу? Не сам ли Тарас убивал?..

По местечку расклеили первый приказ: «Батько Махно приказал, чтоб было всего — и хлеба и продуктов. За неисполнение — расстрел». «Предлагается принимать всякие деньги, без разбора: романовские, керенские, советские, украинские, думские, донские, купоны всех образцов и купюр. Нарушителей приказа расстреливать на месте».