Испытание временем
Шрифт:
— Откуда? Документы!
Часовой осмотрел меня несколько раз, потрогал паспорт с печатью и двуглавым орлом и велел убираться, но вспомнил инструкцию и строго спросил:
— Русский? Еврей?
Конечно, еврей, из паспорта это видно.
Он подзывает солдата, и под наставленным сзади дулом винтовки меня сводят к Днепру. Справа, у берега, распростерты два трупа, слева, из-под навеса, слышится говор и мелькают в темноте огни папирос.
— Подозрительный задержан, — рапортует солдат, — приказано доставить.
Слава богу, он не назвал меня евреем. Впрочем, все равно конец.
На меня не обращают внимания, офицеры продолжают разговор.
Так
Напрасно я ждал торжественных слов, восторгов и радостей победы, страшных рассказов о жизни и смерти, о ненависти к большевикам, — ни слова об опасностях, точно их не было вовсе. У одного конь поскользнулся и подкову сломал, другой ремень потерял, пришлось брюки супонью подвязывать, третий остался без папирос и нашел в кармане убитого портсигар с табаком…
Утомленные переходом, они говорят что попало, только бы время убить. Если б солдаты им не козыряли, не выкрикивали: «Слушаюсь!», «Господин подпоручик!», «Господин капитан!», — можно было бы забыть, что это белогвардейцы. Все обычно, спокойно, нет и трупов уже у реки.
Офицеры устали и мечтают уснуть. У кого-то семья здесь, хорошо бы ночь провести у своих. Снова шутки и смех, точно люди вернулись с каникул или после веселой попойки.
Вспомнили и обо мне. Кто-то из-под навеса спрашивает, кто я, откуда родом и как сюда попал.
Затем их интересует другое:
— Красный?
Мне приходит забавная мысль: да, «красный», вернее, почти. На прошлой неделе чуть не стал «красным». В оперном театре выступал большевистский докладчик, нельзя было ему не поверить и не согласиться с ним, но тут об ораторе стало известно такое, что речь его сразу оттолкнула меня. Вот и верь людям. Кто бы подумал… Дайте мне чистых и светлых людей — и я за ними пойду на край света. Ложной шумихой меня не возьмешь. Я не стану называть себя убежденным потому, что убеждений у меня пока еще нет, но если случай уже свел нас сегодня, почему бы офицерам не ознакомить меня с программой Деникина? Я сумею это оценить и внимательно усвоить…
Я был доволен собой. Какая непринужденность! Голос звонкий, уверенный, вдохновенная речь легка и свободна. Только бы они слушали, уж я расскажу им.
Нелегкое дело обзаводиться собственным политическим мнением, жалуюсь я, одно в программе прекрасно, другое неважно, третье совсем нетерпимо. Пусть товарищи офицеры не посетуют, но у каждой партии свои недостатки…
— Товарищи?!
Окрик резкий, насмешливый, они мне не товарищи!
Что значит привычка! Конечно, «господа»! Это вырвалось случайно. За «господин» мне однажды влетело от «красных», я едва привык к слову «товарищ»… Не надо быть строгим, с привычкой расстаться нелегко.
Вот что значит суметь увернуться. Упоенный собственной игрой, я забыл об опасности, дайте срок, не то еще будет.
Снова «товарищ», снова ошибка.
— Убирайся, дурак, пошел вон, домой!
Задержать человека и гнать его ночью домой, где это слыхано! По пути меня схватит другой караул, третий, четвертый, — так всю ночь объясняйся. Пусть проводят или позволят здесь остаться до утра.
Рядом с навесом деревянный заборчик и домик на горке. На скамейке скучают две подружки. Всегда в эту пору к ним приходят друзья, сегодня никто не явился, я подсаживаюсь к девушкам и рассказываю им историю о веселой пирушке, где приятели меня задержали. Домой возвращаться поздно,
куда приятней с ними посидеть. Я сочиняю еще одну смешную историю, другую и третью, выкладываю ворох сплетен и шуток. Девушкам весело, какой милый студент!Давно уже за полночь, близится утро, а неутомимый рассказчик говорит и говорит. Чудесная ночь, никто не заметил, куда она делась, ни заводские гудки, ни сирены катеров не разлучили нас.
Снова день, и снова я на обезлюдевших улицах города. Сумрачно, тихо, былая столица словно замерла. Только у здания коменданта на много кварталов вьется длинная лента людей. Она растет с каждым часом, огибает подъем и нескончаемой линией уходит вдаль. Точно все население покоренного города явилось за визой на выезд. Мне некуда деться, ни пробиться через фронт, ни связаться с теми, кто в подполье поведет с белой гвардией борьбу. Подальше от города, где контрразведка рыщет по улицам, охотится за командирами и коммунистами Красной Армии.
Мне здесь нечего делать, эта очередь не для меня. Я владею искусством устраиваться проще. Плохо ли я провел господ офицеров? Или девушки узнали, с кем судьба их свела? Незабываемая ночь! Вспомнишь — и такое чувство, точно тебя ветром несет с высокой горы, несет все быстрее и быстрее, и ты паришь на расправленных крыльях… И приятно и страшно… Коменданты вокзалов — те же офицеры. Я расскажу им небылицу, изображу себя жертвой несправедливости и добьюсь своего. Никакой подготовки, все придет, как наитие, само собой. Я верю в удачу и в свое мастерство. Беда меня обойдет, найдется бревно в бушующем море…
Я стучусь в дверь к коменданту вокзала, переступаю порог и с измученным видом опускаюсь на стул. Ворот рубашки разодран, студенческий картуз изломан, измят, на лице печать отчаяния. Взгляд мой падает на стол, и я стремительно хватаю из объедков ломтик хлеба. Спасибо. Только бы добраться до Крыма, там близкие и знакомые у меня…
История моих страданий, принятых от большевиков, достигает цели, мне дают булку, пропуск на выезд и бесплатный железнодорожный билет.
* * *
Снова я в местечке, где некогда отец мой, подмастерье Соловейчика Дувид-портной кружил девушкам головы чудесными песнями, в той самой хатенке, где отец впервые увидел свою будущую жену.
Дедушка Тодрис сидит над Талмудом, ждет от внука ответа, вдохновенных речей. Здоровье дочери Рухл дело последнее, дайте раньше взглянуть, кого взрастила она?
Позор Израиля! И это его внук! Невежда и грубиян, не смыслящий ни слова в Талмуде! Что творится на свете, Содом и Гоморра! Женщины ходят без париков, юноши не знают Талмуда!
На меня надели узду: я был вынужден вести благочестивую жизнь. Куда деться, что делать? До Красной Армии далеко, она отходит к Орлу. Белыми заняты Харьков и Курск. Ни домой, в Елисаветград, ни в Одессу не попасть.
Время идет. Конец сентября, пал и Орел. Деникин дал слово к октябрю быть в Москве. Чего еще ждать?
Ранним утром осенью под черными знаменами ворвалось в местечко «воинство» Махно.
В рессорных тачанках сидели и полулежали крепкие и сильные бойцы в шубах, макинтошах, в помещичьих бекешах, кто в шапках бараньих, кто в картузах или вовсе с черной повязкой на голове. Сзади защищали их ручные пулеметы, спереди — горячие кони. За поясом наганы, гранаты, ножи и кинжалы, сбоку сабли офицерские, за спиной карабины. И сабли и гранаты кажутся привешенными без нужды, для баловства.