Истории замка Айюэбао

— А какая зарплата? — задал наконец юноша самый важный для него вопрос.

— Семь мао.

Баоцэ больше ничего не сказал, а лишь с сожалением подумал о том, что за столь тяжкий труд платят сущие копейки, из которых придётся отстёгивать по два мао лишь за то, чтобы поспать.

— Зато еда бесплатная, — продолжал бригадир, — это ж такая экономия!

Баоцэ неспешно ответил:

— Ага, это точно, но вообще-то ночлег у меня есть…

Когда он вышел из гончарни, было уже два часа ночи. Он нашёл много стогов, но одни были мелковаты, а другие располагались слишком близко к человеческому жилью. На окраине деревни, не так близко к домам, возвышался квадратный стог, может быть, казённый. В нём юноша и устроился.

Зарплату в гончарне выдавали раз в неделю, Баоцэ получил четыре юаня три мао и пять фэней. Он сунул купюры в нагрудный карман, и сердце его учащённо забилось. Несмотря на поздний час, он пошёл к перекрёстку в центре посёлка, где располагалась торговая точка. В ней продавали всякую всячину, в том числе книги и канцелярские принадлежности. Он задержал взгляд на тех немногих книгах, которые составляли скудный ассортимент магазина: помимо цитатника Мао, имелись и кое-какие другие книги, но, к сожалению, лавка уже закрылась, и пришлось юноше уйти ни с чем. Вернувшись к своему стогу, он с удивлением обнаружил привязанную рядом пёструю тёлочку средних размеров, которая жевала сено. Корова подняла на юношу свои большие глаза, обрамлённые длинными ресницами. Баоцэ тихонько поприветствовал её, похлопал по лбу, а затем, раздвинув солому на входе в своё жилище, влез в стог. Засыпая, он слышал, как тёлочка пережёвывает сено, и ему чудился тот запах, исходящий от коровы, которая весь день грелась под солнцем: насыщенный запах парного молока. Юноша уснул, и ему приснилось, что у него теперь есть одна из исторических книг и ещё какая-то. Он читал, читал, жадно вдыхая запах типографской краски, что-то выписывал в записную книжку. Утром, когда он встал, коровка завтракала. Отвлёкшись от своей маленькой каменной кормушки, стоявшей поодаль, она подняла голову с влажными губами и внимательно посмотрела на него.

В тот день на гончарне он ни капли не устал, только испытывал некоторое волнение. Наконец миновал полдень, и он, с волчьим аппетитом проглотив обе пампушки и влив в себя большую порцию овощного супа, побежал к перекрёстку. Магазин был открыт, у прилавка выпивали два старика, а за прилавком оказался пучеглазый мужчина средних лет. Баоцэ устремился прямиком туда, где были разложены книги и письменные принадлежности, и указал на те несколько книг, что там имелись:

— Я беру…

Мужчина потянулся к книгам, но едва дотронулся до тонкого томика с красными иероглифами на белом фоне, как остановился и сказал:

— Ты должен сказать «пожалуйста».

— О… Пожалуйста, книгу…

Он попросил цитатник, а заодно купил ещё роман, записную книжку и одну шариковую ручку, потратив на это целых восемь с половиной мао! После стольких переживаний он испытывал непередаваемую радость и воодушевление и выскочил из магазина чуть ли не вприпрыжку. Переступая порог, он услышал за спиной голос одного из выпивавших:

— Очевидно, сумасшедший.

Всю вторую половину дня Баоцэ провёл в своём стоге: раздвинув сено и впустив в своё жилище немного дневного света, он поспешно принялся за книги. Сначала он взялся за цитатник. Здесь ему было знакомо каждое слово: в школе он учил его наизусть. Затем он взял другую книгу — это был роман о том, как на одном острове народная дружина борется с классовыми врагами и после долгих состязаний в смекалке и мужестве им удаётся схватить шпионов. Эти шпионы проникли на остров из самых глубин огромного моря — до чего же удивительная стихия это море! Он думал о том, как шпионы, словно рыба, прятались среди подводных камней и морской травы, и с тревогой представлял себе, как народные ополченцы с винтовками лежат, укрывшись на песчаном берегу. Потом он открыл записную книжку; ему столько всего хотелось сказать Ли Иню, что он не знал, с чего начать. Он вспомнил того жаворонка в небе и стал писать о его неутомимом пении. О чём же он поёт? Силясь угадать, юноша записывал свои предположения в книжке.

Ночи были ужасно длинные, а в стогу не было никакого света. Юноша ждал, когда взойдёт луна, и любовался небом, усыпанным звёздами. Как далеки и в то же время близки такие вот ночи; казалось, Ли Инь здесь, рядышком с ним. Юноша опёрся спиной о стог и запрокинул голову. Пёстрая тёлочка молча наблюдала за ним, затем приблизилась и склонила голову. Его лицо оказалось совсем близко к её тёплому лбу, и он чувствовал, как колышутся её ресницы. Юноша что-то прошептал ей, а она вытянула язык и лизнула ему руку и волосы.

— Меня зовут Лю Сяосян. Нет, меня зовут Чуньюй Баоцэ. А тебя?

Он говорил совсем тихо, дыша прямо ей в ухо.

2

До прихода весны Баоцэ непрерывно трудился в гончарне. В эти дни дыхание его превращалось в лёд, огонь жёг так, что хотелось умереть. Он перетаскивал нескончаемый кирпич-сырец, затем — готовый серый и красный кирпич, таскал на себе большие вязанки дров, вытаскивал из печи обожжённый продукт, и стоило ему замешкаться, как у него начинались неприятности. Он регулярно опаливал себе ресницы и, бывало, сам не мог понять, от кого исходит острый палёный запах — от него или от кого-то другого. Бригадир то и дело покрикивал, а иногда исторгал странные ругательства, которые повергали Баоцэ в страшный трепет.

— Дурень, ты мне чуть пальцы на ногах не переломал, растудыть твоих предков в семнадцатом колене!

Последняя фраза особенно ошарашила Баоцэ; он поражался грубости бригадира и его ненасытности: аж семнадцатое колено своей бранью потревожил! Юноша вспомнил, как в школе директор Ли Инь говаривал: «Нужно учиться речи у трудового люда». Этот бригадир с шевелюрой, жёсткой, как щётка, был самый что ни на есть «трудовой» и самый настоящий «люд», а ругался так, что уши вяли. Правда, он очень редко обращал свою ругань в адрес Баоцэ, чаще же за весь день не говорил ему ни слова.

Вечером Баоцэ ел с двойным аппетитом. Каждый раз он вдобавок к ужину съедал ещё и то, что полагалось на завтрак следующего дня: старшина выдавал ему лишние полпампушки, а то и целую, но не разрешал забирать с собой. Чтобы иметь возможность по ночам читать и писать, юноша затянул пояс потуже и купил себе электрический фонарик. Он берёг его как зеницу ока и, уходя на работу, зарывал вместе с книгами глубоко в сено в надежде, что никто не обнаружит его вещи, пока не снесут весь стог. Пёстрая коровка тучнела, её шерсть блестела и лоснилась. Баоцэ шёпотом разговаривал с ней, говорил, что она — самая красивая корова и его лучший друг. Прильнув к её лбу, он был уверен, что она понимает каждое его слово. Тёлочка, прижимаясь к нему, тёрлась о него и слушала, как он изливает ей душу. При свете звёзд он смотрел в её блестящие умные глаза и мечтал узнать, что заботит её и о чём она печалится. Однажды, пока он вот так всматривался в её глаза, послышались чьи-то шаги. Он поспешил спрятаться. Пришёл хозяин коровы и принёс ей воды. Из своего тёмного укрытия Баоцэ в ночной тьме отчётливо разглядел крепкого мужчину со злым лицом. Юноша видел его впервые — этот человек ещё никогда не появлялся здесь ночью. Напоив корову, он немного побродил возле стога, подбоченившись и глядя в землю, а затем ушёл.

Несколько дней спустя, всё так же ночью, когда Баоцэ прильнул к корове и удивился, почувствовав, что она дрожит, чья-то рука резко схватила его за плечо. Не успел он оглянуться, как вокруг его шеи обвилась верёвка. Нападавший, ни слова не говоря, затягивал петлю. Юноша начал задыхаться. Тогда он обеими руками крепко вцепился в верёвку и потянул, изо всех сил брыкаясь. Верёвка завязалась узлом, и он оказался связан. Он узнал в нападавшем хозяина коровы. Мужчина, одной рукой держа верёвку, другую сунул в рот и пронзительно засвистел. Послышался суетливый топот, и с разных сторон прибежали четверо, каждый с винтовкой за плечом. Откуда-то со дна души у Баоцэ поднялся крик, но не вырвался наружу сквозь крепко сжатые зубы.

— Я поймал его с поличным! Я только что видел, как он того, только что! — заорал мужчина, обливаясь потом.

Другой, с винтовкой за спиной, переспросил:

— «Того» — это чего?

Мужчина вместо ответа взял фонарик и осветил зад коровы, остальные приблизились. Баоцэ ничего не понимал.

— Точно! — вскричал мужчина, хлопнув в ладоши. — Такая замечательная здоровая тёлочка, а этот её опозорил!

— Ну, дела! Чего только не встретишь на белом свете! — растерянно воскликнул тот, что с винтовкой, крепко выругался и, ещё туже затянув верёвку, повалил пленника на землю. Другие трое бросились пинать его, крутить ему уши, прижимать голову к земле. До Баоцэ наконец дошёл смысл их слов: его пятнистый рогатый товарищ был женского пола! От обиды у него кровь прилила к голове, и он попытался вскочить на ноги.

На него посыпались удары прикладом ружья.

— За такие проделки до смерти забить!

— Сукин сын, завтра если не зарежем тебя как скотину, то кастрируем точно!

— Забить его, раздавить, стереть в порошок, пусть скулит от боли!

Баоцэ прикрывал руками голову. Больше всего его удивило то, что, хотя отсюда до Лаоюйгоу было тысяча восемьсот километров, здесь точно так же говорили «скулить от боли»! Стиснув зубы, он думал: «Ну давайте, даже если забьёте до смерти, вы никаких стонов от меня не услышите!»