Истории замка Айюэбао

И словно чтобы доказать твёрдость своего намерения, он опустил руки и перестал защищаться от ударов, позволив мучителям избивать себя ногами в рёбра, спину и грудь. Затем он потерял сознание.

Сколько времени он провёл без чувств, неизвестно, а когда открыл глаза, всё его тело пронзила острая боль. Ему показалось, будто он вернулся в ту ночь, в то мрачное помещение с мельничным жёрновом, а перед ним — Цяньцзы с дружками. Оказывается, такие Цзяньцзы есть повсюду. Юноша обнаружил, что он скручен по рукам и ногам, а конец верёвки привязан где-то очень высоко к оконному переплёту. В комнате было темно и сыро, в воздухе стоял запах ржавчины. Стены были чем-то забрызганы, в них были вбиты железные гвозди с большой палец толщиной. В углу стоял ночной горшок, лежали какие-то верёвки и цепи. Совершенно очевидно, что он находился в тюремной камере. Ему вспомнилось предостережение старика о том, что Пеянчэн — поистине страшное место. Дверь открылась, кто-то заглянул в камеру и рявкнул:

— Живой, паршивец.

Вошёл какой-то тощий юнец лет восемнадцати-девятнадцати, не старше, в плотных ватных штанах, в тонкой куртке, подпоясанной широким ремнём. Он подошёл к лежащему на полу пленнику и окинул его любопытным взглядом, затем присел на корточки, весело глядя на него.

Пришли из гончарни, тот самый бригадир. Он вошёл в камеру следом за вооружённым человеком, посмотрел на пленника и сказал:

— Верно, это наш.

— И как быть?

— Очень просто: кто сделал, тот и отвечать должен.

Бригадир, уже собираясь выйти, снова повернулся и взглянул на лежавшего на земле пленника:

— Ну ты хорош, даже на корову позарился!

— Я ничего не сделал! — громко ответил Баоцэ. — Я хочу вернуться в гончарню…

Бригадир пропустил его слова мимо ушей и вышел из камеры, ругаясь на ходу:

— Итить его предков до династии Сун!

Человек с винтовкой вернулся в камеру, вместе с ним вошёл смуглолицый толстяк. Толстяк прищурился и сплюнул на пол. Юнец осторожно спросил:

— Ну что, когда отправлять его будем?

— Не торопись, — ответил смуглолицый, — сперва допросим его, потом поведём по улицам.

Начался допрос. Юнец и смуглолицый попеременно задавали самые разные вопросы, явно получая от процесса удовольствие. Ни один из них не заподозрил Баоцэ в том, что он попрошайка и чернорабочий мигрант, их больше всего интересовали подробности с коровой. Смуглолицый даже велел юнцу снять с допрашиваемого штаны, вывел его на свет и стал рассматривать.

— И алмазного сверла-то нет, а он за ремонт фарфоровых изделий берётся, — прокомментировал он.

В это время кто-то взобрался на окно и заглянул внутрь.

— У нас тут следствие идёт, сукин ты сын! — вспылил смуглолицый.

Баоцэ мучили несколько дней, но он ничего не говорил. За столом сидел человек и вёл протокол. Он накалякал в своей тетради пёструю корову, человека без штанов, а посередине начертил стрелку, которая обозначала связь между ними. Смуглолицый поднёс тетрадь к лицу Баоцэ:

— Подписывай!

Баоцэ проигнорировал его. Тогда сразу несколько человек скрутили пленника и поставили на протоколе отпечаток его ладони. Сразу после этого его стали водить по людным улицам. Вместе с Баоцэ были и другие арестанты, удручённо понурившие головы, и у каждого на шее висела табличка. Их вели под конвоем солдаты народного ополчения. Прохожие наблюдали шествие, словно увлекательное представление, показывали пальцем и комментировали. Это зрелище было хорошо знакомо Баоцэ. В людской толчее он рассматривал арестантов, которые шли вместе с ним, и из надписей крупными чёрными иероглифами на их табличках узнавал об их провинностях. Среди них имелись преступники на любой вкус: заядлые воры, мигранты, возвращённые беглецы… Но больше всего любопытных взглядов привлекала его собственная табличка: на ней большими иероглифами было выведено «насильник коров».

Неделю спустя Баоцэ отправили на ирригационный объект. Управление там осуществлялось полувоенными методами, половину трудящихся на объекте составляли изгнанные из семьи сезонные рабочие, а другую половину — разнообразные преступники. Последние — в основном те, кто совершил мелкие правонарушения, которые не дотягивают до наказания тюремным заключением, но заслуживают более серьёзного наказания, чем трудовое перевоспитание. Обычно их присылали сюда на срок до трёх месяцев, но за хорошее поведение могли отпустить на все четыре стороны. Баоцэ ничего не оставалось, кроме как ждать окончания каторги, и он вёл себя предельно осторожно, стараясь не нарушать никаких правил и запретов. Потеплело, в ватнике стало жарко, но лёгкой одежды у него не было. Он трудился в куртке нараспашку, наполовину промокшей от пота.

— А куртку снять нельзя? — спросил надзиратель.

Баоцэ обвязал свою серо-синюю куртку вокруг пояса. Он никак не хотел с ней расставаться: под подкладкой хранились деньги, которые он заработал в гончарне, их нужно было всегда держать при себе.

Настала весна. Баоцэ отпустили. По горной дороге, которая начиналась в десяти с лишним ли от южной окраины деревни, он шёл на север, жадно вдыхая аромат полевых цветов. Впереди замаячил Пеянчэн. Юноша побоялся приближаться к нему до наступления темноты. Работая на стройке, он из любопытства выяснил наконец происхождение столь странного названия. Согласно преданиям, давным-давно какой-то человек проходил через деревню, ведя с собой тучного барана; деревенские напоили его допьяна, и он, отправившись дальше, забыл животное. Потом он опомнился и вернулся, но так больше и не нашёл свою скотину, а деревенские тем временем дружно уплетали тушёного барашка и даже угостили его. В итоге путник снова напился и опять забыл про свою животину. У Баоцэ больше не было никакого желания задерживаться в Пеянчэне, но ему необходимо было отыскать стог, в котором остались его сокровища. К тому же, прежде чем уйти отсюда навсегда, ему хотелось ещё разок взглянуть на коровку и попрощаться с ней.

Взошла луна. Баоцэ какое-то время постоял на окраине посёлка, наблюдая, как её бледно-оранжевый свет озаряет деревенские избы. Сердце в груди бешено колотилось. До его слуха донёсся едва различимый собачий лай и хлопанье куриных крыльев. Ускорив шаг, он приблизился к гумну на окраине деревни, но никак не мог отыскать взглядом тот большой стог. Да, он точно был здесь, но сейчас здесь лишь торчал из земли одинокий тополь. Юноша бессильно прислонился к стволу. Он понял, что стог снесли сразу, как только его увели, а это дерево было раньше им укрыто. Все спрятанные в сене вещи пропали — так же, как и пёстрая коровка, которая паслась поблизости.

3

Всю ночь он провёл в пути, стараясь убежать от этого места как можно дальше. На рассвете горные кручи остались позади, и он оказался на холмистой местности. Теперь, когда горы сменились простором, его взгляду открылись деревни. Он шёл вдоль небольшой речушки и, миновав несколько крупных и малых деревень, снова увидел небольшой город. После долгих колебаний он всё же решился туда войти. Он нашёл там большой перекрёсток с магазином. Войдя в лавку, юноша направился прямиком к витрине с канцелярскими принадлежностями и первым делом купил карту. Здесь ассортимент был куда богаче, чем в Пеянчэне, но книг и тетрадей было мало. Помимо уже виденных изданий, он обнаружил на полке брошюру с механическими схемами. Юноша взял её в руки, полистал и ничего не понял, но книжица показалась ему занятной, и он решил её приобрести. Также здесь имелась целая стопка прекрасной бумаги в клетку, и он прикупил и её тоже. Наконец он обратился к продавцу, указывая на цитатник Мао:

— Дайте, пожалуйста.

Теперь в пути он частенько листал брошюру со схемами, всматриваясь в них, как в загадочные ребусы, пока в конце концов не начал немного в них разбираться. Пунктирные линии, сплошные линии, какие-то символы — до чего занятно!

Также в пути он непрерывно декламировал вслух содержимое цитатника, и это вошло у него в привычку. Иногда, когда он бормотал какое-нибудь высказывание себе под нос, прохожие замедляли шаг, и стоило им расслышать одну фразу, как они с возгласом прозрения цитировали следующую. За весну и лето Баоцэ пересёк холмистую местность и, продолжив путь на восток, добрался до равнины и повернул на юг. Он внимательно изучал карту и всё время ориентировался на Циндао, который обвёл жирным кружком, после чего стал рассматривать остальные названия. На карте отсутствовала Лаоюйгоу, как, впрочем, и Саньдаоган, зато был обозначен Пеянчэн. Ах, значит, сюда попало даже такое злое и опасное место! Юноша оцепенело уставился на карту, и внутри у него всё похолодело: получалось, что до Пеянчэна отсюда рукой подать. Он знал также, что неподалёку, по направлению к северо-западу, находится то самое поселение Хуличжай. Очень приятная горная деревенька, нищая и рассредоточенная по ущелью, как рассыпанный горох, но всегда готовая поделиться с путниками пищей. Юноша очень скучал по этому месту, скучал по той «земляной крепости» на пригорке, и его прежняя идея дала ростки: ему хотелось вместе со стариком охранять гору и жить неспешной, размеренной жизнью. Эта горная глубинка для человека — благословенное место, где можно жить без страха и обид. Из соседей здесь только скалы да дикие звери; достаточно лишь как следует трудиться, и тогда голод не страшен, а жизнь будет в удовольствие. Он пытался решить, вернуться ли ему обратно, к старику.

Баоцэ прожил в каменной землянке семь дней, старик не гнал его. Юноша стеснялся поделиться тем, что у него на душе, он просто постоянно был рядом: куда старик, туда и он. Баоцэ обнаружил, что старик и сам был как горный дикий зверь: необычайно ловко лазал по горным кручам и спускался в ущелья, ноги его были удивительно проворны и гибки. Время от времени, устроившись на привале, юноша со стариком обменивались несколькими фразами. Самое удивительное было то, что даже когда нечего было делать, старик исправно куда-то уходил и не расставался со своим ружьём. Юноша сначала думал, что он ходит на охоту или собирает съедобные плоды, но ни разу не слышал выстрелов, да и собранных плодов старик приносил совсем немного. Старик уходил из дома, даже когда на улице дул сильный ветер и стоял холод, и каждый раз юноша хотел уговорить его остаться, но сдерживался. Старик бормотал: