История Нового Каллена — Недосягаемая

В уме я считала секунды в ожидании спасительного звонка и, как только его дребезжание огласило широкие школьные коридоры, вскочила, как ошпаренная. Листик с отвратительно выполненной контрольной опустился на учительский стол, и я вылетела из аудитории раньше, чем кто бы то ни было сумел меня нагнать, спровоцировать, довести до исступления.

Мои ладони дрожали, в горле пересохло, а в напряженных плечах чувствовалась усталость, как после первой за долгие месяцы тренировки: казалось, что все мои силы ушли на то, чтобы сосредоточенно не выпускать из внимания любую деталь, которая возвестила бы о неожиданном нападении. Что бы я сделала, решись он на такое? Сдалась бы, смирившись со своей уязвимостью? Вскочила бы из-за парты и ушла прочь, заперлась бы в туалете и принялась названивать названному отцу? Больше нельзя было допускать разрушения в школьных стенах. Все и так считают меня опасной, непредсказуемой личностью.

Должно быть, я выглядела слишком взвинченной, крутя между пальцев изъеденный карандаш, потому что Софи быстро прекратила попытки поддержать со мной дружелюбную беседу и принялась штудировать учебник. Я отрешенно отвернулась к окну, пытаясь сфокусироваться то на крупных ледяных каплях, то на мутных разводах на стекле. В безуспешной попытке расслабиться я вслушивалась в успокаивающий шелест дождя и монотонный гул аудитории. Меня, похоже, настиг жестокий рок; иначе я не понимаю, почему все учителя вдруг решили посвятить сегодняшний день исключительно контрольным. Голова наливалась противной тяжестью, и я обеспокоенно ерзала на стуле, пытаясь унять дискомфорт и заставить себя хоть немного подумать над заданиями. Должно быть, ведомость с моими оценками заставит Калленов и Таню ужаснуться.

Таня… Теперь я разворошила рану в груди. Мне было так совестно за свое поведение, я так хотела все наладить, но запись на автоответчике была оставлена без внимания, а проверять почту мне даже не хотелось. Хуже всего, что я болтаюсь в неизвестности, как воздушный шар в руках ребенка — отпустит он его случайно или нет? — я совершенно не знаю, обижена она или действительно не может со мной связаться именно сейчас. Отчасти успокаивал лишь разговор с Джаспером. Его нейтральная перспектива подействовала на меня умиротворяюще. Пропал страх душевной пустоты от одиночества; в конце концов, я всегда останусь у самой себя, сколько бы близких не бросило, не забыло меня. Вот бы он смог унять бурю во всей моей жизни, снова научил любить, как любят обычные смертные люди…

Тригонометрия прошла просто отвратительно. Внезапно я поняла, что-либо больной мозг разучился думать и учиться, либо я в одночасье стала безнадежно глупой. Какой университет захочет принять настолько бесперспективного, слабого и уязвимого студента? Я не могла даже совладать со своими мыслями, засунуть тревогу в дальний ящик, чтобы переключиться на лист с примерами. Близилось окончание уроков, а значит и неминуемый разговор с велосипедистом. Я нервничала, накручивая себя все больше, и в результате сдала листок совершенно пустым, не дав ошеломленному педагогу никаких объяснений.

Я чувствовала горькое послевкусие разочарования едва ли не весь день, и ближе к ланчу изможденный организм грозился меня доконать. Шум в школьных коридорах усиливал работу маленьких отбойных молоточков в моем черепе, запах в столовой подгонял к горлу тошноту. Это был самый настоящий стресс: доктор Каллен был предсказуемо прав, наказывая мне побыть дома еще хотя бы денек. Утром я надеялась получить школьное время для раздумий, но вместо этого погрязла в непроходимой, скучной, гнетущей рутине.

Я поспешно пересекла пространство столовой, скользя взглядом от столика к столику, от человека к человеку, и все острее ощущая нарастающее давление. Софи и Стивен болтали, радостно уплетая обед с общего подноса, пока я в тупой злобе рассматривала кирпичную стену с грязно-серыми следами скотча десятилетней давности и дырками для гвоздей. Необходимость унижаться перед Мэнголдом поднимала во мне клокочущую ярость, а откажись я исполнять волю приемного отца, он придумает гораздо более изощренный способ моего наказания. Но может он и не пытался меня наказать, а лишь хотел добиться сознательности, которая присуща любому взрослому человеку? Если я хотела стать тем самым взрослым человеком, как думала в приступе вчерашней эйфории, то доктор Каллен весьма недвусмысленно намекал на то, что за каждый поступок необходимо нести соразмерную ответственность. Еще бы эта ответственность не вызывала рвотные позывы и бесконечную мигрень.

— Простите, что-то у меня совершенно нет аппетита, — поникшим голосом произнесла я, понимая, что выгляжу чуть лучше дохлого опоссума в их благоухающей счастьем компании. — Еще увидимся. — Я попыталась выдать дежурную улыбку, но вместо этого рот скривился в гримасу горгульи Нотр-Дама. Прощание Софи я так и не услышала, потому что стремительно ретировалась из набитого школьниками помещения, где из каждого угла слышался шепот, а десятки глаз будто бы смотрели только на меня.

Я проглотила безвкусный сэндвич от Эсме в каком-то мрачном закутке, а потом бесконечно долго бродила по коридорам в поисках аудитории, где меня поджидал новый злополучный предмет: психология. Хорошо, что этим неофитам меня не разгадать.

Класс и правда оказался полупустой, а немногие присутствующие ученики были отстраненными и погруженными в свои мысли: должно быть, решали, в какой университет подать очередное заявление и сопроводительное эссе об их дополнительных занятиях и неизменно прекрасных лидерских качествах. Может, мне и показалось, но учитель будто был рад моему появлению: выдал учебник и дополнительную литературу, чтобы я сумела догнать остальных, поинтересовался, как мне нынешняя погода и откуда я приехала. И не лез с дальнейшими расспросами, учуяв холодность и односложность моих ответов. У него был приятный, глубокий баритон с хрипотцой, и я вслушивалась в его голос целый урок — хоть получу эстетическое удовольствие от бесполезных лекций. Да, из сказанного я поняла ничтожно мало, но хоть немного отрешилась и успокоилась, перестав наконец грызть ногти, карандаши или раздражающе долго вертеться на стуле. Но стоило мне допустить мысль о том, что я в порядке, что у меня есть безопасный дом и жалкая, но собственная жизнь, как в голове зарождался торнадо, что заставлял меня со всей силы стискивать облупленные края парты или снова впиваться зубами в измученный карандаш. Мэнголд. Моя черная метка.

***

После уроков на меня напала необъяснимая необходимость хотя бы на несколько минут выбраться на улицу и отдышаться, но, как будто назло, бесконечный дождь так и не прекратился, а вероятность застать ассасина в спортивном зале растворялась с каждой секундой, как золото в селеновой кислоте. Благодаря мне из школы придурка забирают его родители или же он прикатил сюда на велосипеде, поэтому мой единственный шанс его поймать — застать после урока физкультуры, когда он, потный и уставший, будет выходить из раздевалки, на века пропахшей грязными носками вперемешку с яркими и удушающими нотками дезодорантов. Брр.

Я бесконечное количество раз прокручивала в голове извинение, нехотя модифицируя количество бранных слов, которое будет в нем содержаться. Карлайл не додумался заготовить мне текстовку, полную искреннего раскаяния. Я задумчиво жевала губу, продвигаясь по тусклому коридору, всякий раз отступая ближе к бесконечной череде скучно-серых шкафчиков, стоило кому-нибудь из торопящихся домой учеников подойти слишком близко ко мне; в голове все это время выстраивались бесконечные вариации искрометно-ужасного и унизительного извинения. «Прости за машину, придурок», «Нефиг было подпирать меня, идиот», — нет, так себе варианты. «Жаль, тебя не было внутри драндулета, тогда все проблемы были бы решены», — тоже не подходит. «Отец просил передать извинения за твой гроб на колесах. Обещаю не разбивать твою новую тачку или переезжать твой пижонский хромированный велик», — вот, уже лучше.

Я пинала носком ботинка отстающий от стены пожелтевший плинтус и переминалась с ноги на ногу, постоянно поглядывая на заветные раздевалки. Я протяжно зевнула, бездумно считая, сколько раз мигнула люминесцентная лампа на потолке, когда дверь в женскую раздевалку распахнулась. Даже странно: парни собирались дольше, чем девушки. Я мечтала слиться с ландшафтом, как Розовая Пантера. Гомон верещащих девчонок действовал на нервы. Раскрасневшиеся и потрепанные, ученицы неумолимо приближались ко мне, сменив радостные возгласы на предусмотрительный шепот. Удача явно обходила меня десятой дорогой: среди раздражающе высокомерных и заносчивых провинциальных девиц я разглядела и пассию Мэнголда. Стоило нам только встретиться взглядом, как мордашку Айрис исказила искренняя ненависть. Я слабо надеялась на остатки ее благоразумия, молилась, чтобы она толкнула своими наманикюренными пальчиками дверь наружу и благополучно свалила, ограничившись уничтожающим взглядом. Но, как продолжалось весь сегодняшний день, моя удача была добросовестно смыта в унитаз или пропита лепреконом. Ее рыжие локоны выбились из неряшливого пучка, на бледной коже расползлись алые пятна. Ох, как же кто-то злится! Я безнадежно закатила глаза и облокотилась о стену, когда ее многочисленная свита с черлидерскими помпонами в сумках совершенно загородила мне столь необходимый обзор. Их предводительница хохлилась и не могла придумать, с чего именно начать декламировать свои претензии.