История Нового Каллена — Недосягаемая

И, что самое ужасное, я почти перестала бояться своего изменившегося сознания. Почти смирилась с ним. Что случится, когда я перестану трусливо жаться к прошлому?

Мэнголд мог лишиться жизни из-за моей неосторожности. Потому что я свыклась с тем, что меня окружают высшие существа, что во мне дремлет никого не удивляющий телекинез, потому что забыла, что значит быть человеком. Я неосторожно впустила его в свой мир и сама виновата в том, что подставила себя под удар.

V

За вечность, проведенную на свете, кто угодно научится ждать. Привыкнет к любым переменам. Гладкие, дорогие восковые свечи сменятся электричеством, доступным и богатым и бедным; запряженная гнедая тройка больше не встанет на дыбы при виде безликого путника, прячущего алые глаза под массивным капюшоном. Место чутких коней заняли блестящие автомобили, доверчиво притормаживающие перед одинокой фигурой, голосующей на обочине в слишком поздний для человека час.

Ожидание неминуемой встречи окутало клан Денали. За окном играла метель. Десятки лет их укрывали непроходимые леса, теснили острые горные хребты с пышными снежными шапками, омывали полноводные стремительные реки, окружали сверкающие полупрозрачные озера. Но первозданная природа не спасет от того, что создал человек и продолжил бессмертный — закона.

Они безуспешно делали вид, что их жизнь по-прежнему течет размеренно. В камине шкворчал огонь. Гаррет разлегся на кушетке у высокого, восстановленного из разрушенных обломков книжного шкафа, читая книгу об искусстве полководца. Однако едва заметная дрожь его стана предавала напускную вальяжность, и алые глаза то и дело метались в сторону — проверить, на месте ли спутница жизни, Кейт. Та, предельно сосредоточенная, восседала в кожаном кресле поблизости. В том самом кресле, из глубоких складок которого больше никогда не удастся вынуть сухие крошки растрескавшегося овсяного печенья. Она не хуже сестры понимала, что от судьбы не уйдешь. Это не удалось ни их матери, ни второй, почившей в алом пламени сестре, не удастся и их стройной, пышущей жизнью и ненавистью приемной дочери. Компьютер открывал Кейт доступ в обширную библиотеку Университета Джона Хопкинса, и она переходила от одного исследования к другому, от статей к многотомным сочинениям, вычитывая очередной психиатрический трюк, способный излечить израненное ПТСР сознание, как будто это еще могло кого-то спасти.

Елеазар с выражением стоического терпения на лице склеивал вот уже шестьдесят вторую модель гоночного болида, которые он наловчился мастерить, чтобы порадовать гостившего в доме человека. В высушенном, пахнущем еловыми ветками воздухе замерла скрипуче-фальшивая нота, вырвавшаяся из-под упругого деревянного смычка; Кармен не переносила витающего в доме напряжения, как и саму мысль о том, кто послужил его причиной. Она не могла музицировать, когда будущее и настоящее теряли определенность.

Таню душили паника и досада. Глава клана беспрерывно кружила в замкнутом пространстве собственной спальни, словно запертая перед усыплением тигрица. Ее поглотил опустошающий ужас, от которого хотелось превратиться в монолитный кусок мрамора — навеки бесчувственный и привычно одинокий. На глаза попался сувенир, привезенный из Японии — мятая мужская рубашка. Аляповатые красные узоры, казалось, превращались в миндалевидные разрезы тысяч глаз, наполненных бархатистой лакомой кровью случайных жертв. Таня небрежно бросила ее на постель и бессильно зашипела на воздух, чувствуя, как по древнему телу струится отчаяние.

Знать бы, кто придет. Если в числе гостей будет правитель Аро, сегодняшний день станет для них всех последним. Они перебьют каждого, сотрут с лица земли любое упоминание о некогда существовавшем клане Денали, как выжгли однажды могущественный клан Хильды. Таня устала терять. Сначала Саша, за ней Ирина, а теперь…

В ладони вампирессы предательски хрустнул матово-черный корпус телефона. Неизбежное все ближе. Она прислушалась и уловила едва различимый хруст еще тонкого снежного наста, шуршащий треск нависающих еловых ветвей, резкие взмахи широких крыльев белоснежных сов — казалось, весь лес затаился в преддверии, сумрачно ожидая неминуемой развязки.

Таня Денали, как глава клана, сошла вниз по ступеням приветствовать неслышно вошедших гостей. Трое стряхивали белую пыль с темных накидок, и ей вдруг показалось, что в ее импровизированный гроб забили последний, заржавелый и кривой гвоздь. Ей удалось изобразить на лице правдоподобное удивление, отрепетированный вопрос сорвался с губ без запинки. Взгляд потемневших от жажды глаз поочередно встретился с каждым из гостей. Феликс, почти по-дружески отдавший честь Гаррету. Хайди приветливая и жеманная. Деметрий. Деметрий беспокоил ее больше всего. Высокий, почти в сажень ростом, сутулится, словно усталый студент, на узкие, чуть сонные средиземноморские глаза падают смоляные кудри. Молчаливый и робкий, он покажет стальной стержень своей неумолимой сущности охотника, как только почувствует присутствие добычи. Вот он уже разглядел что-то в сердцевине ее тревожных глаз. Голодно дрогнули губы, голова, будто от тяжести глубоких дум, склонилась набок. Казалось, багровые радужки вспарывают Таню заживо, руки, изрешеченные пустыми жилами, готовы выпотрошить женщину на свежий снег ради правды. Но ей-то нечего скрывать. Она только вернулась из Японии, где уже начал скучать в ожидании восхищающийся каждым ее вздохом благоверный.

Заговорила Хайди, отчего Кейт в своем кресле сладостно вспомнила времена матриархата, а Таня вспомнила, что Деметрий принимает новый обет молчания с каждой новой охотой. Хайди задавала вопросы наотмашь, ответы Тани походили на запись автоответчика. Две пары древних глаз, видевших войны, королевские дворцы, чуму и похождения Дон Жуана, мерились силами в очередной схватке.

Близилась долгожданное, мучительное разрешение.

— Таня, я так рада, что мы наконец-то познакомились. — Хайди беспардонно схватила ее за плечо. Краем глаза Таня отметила, что Деметрий склонился над столом с незавершенной моделью, но вынужденно улыбнулась в ответ. — О твоей красоте ходят легенды, и теперь я вижу, что они правдивы. Я бы позвала тебя охотиться со мной — мы бы могли высушить половину Венеции! Жаль, что ты потеряла вкус к плотским удовольствиям.

— Старость — не радость, — хмыкнул Феликс. — Какие мужчины в тысячу лет? Ей пора подбирать себе пещеру поглубже для обращения в камень.

Хайди принялась чихвостить Феликса за отпущенную грубость, и вдруг Таня словно потеряла равновесие, слабо облокотившись о каминную полку. Деметрий выпрямился и отбросил с лица кудри. В довольно ворчащем очаге с грохотом обрушилось изъеденное бревно. Деметрий отвернулся от стола, и легкими шагами, походкой сытого и игривого зверя, приблизился к парализованной женщине. Он облокотился о деревянный бордюр, придирчиво поправил на руке перчатку, и внезапно подмигнул Тане. На тонких губах заиграла неожиданно очаровательная мальчишеская улыбка. Таня ещё никогда не видела, чтобы ищейка непринужденно демонстрировал эмоции; перемена ей не понравилась.

— У тебя чудесный домик, преступница, — гортанно произнес ищейка. — Обжитый. Бессмертные не умеют так привязываться к местам. Ты привела сюда человека, да, преступница? Тогда зачем же увела обратно? Здесь ей было хорошо, а теперь она тоскует. Каждая стенка, каждая доска здесь говорит, что кто-то пропал. Дом плачет по ней, а она по дому.

Таня завороженно смотрела в его полуоткрытый рот. Речь ищейки вырывалась резкими, неестественными монологами; он отвык разговаривать, значит, долго и упрямо искал. Деметрий принимает новый обет молчания с каждой новой охотой. Если он заговаривает, слежка закончилась, и начинается гонка, гонка до тех пор, пока жертва не упадет замертво.

— Глупо, очень глупо. Я бы предпочел найти ее счастливой. Счастливые люди ярче светятся. Не смотри на меня так, преступница. Я буду очень нежен с ней. Я люблю всех, кого долго ищу. Это про тебя она думает, что ты ее забыла. А я не забываю никогда. — Деметрий встряхнул смоляными кудрями и поманил спутников к выходу. Его лицо заиграло бесцветной краской от плохо скрываемого возбуждения. — Отправляемся, господа. Мы явились незваными и неприлично задержались. А хозяевам нужно время и одиночество, чтобы достойно оплакать их человека.