История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 10
Шрифт:
— Прошу вас вернуть мне мою записку.
— Я ничего вам не верну. Идите.
Вот, мой дорогой читатель, один из ужасных моментов, что случались у меня в жизни, от которых я содрогаюсь всякий раз, когда о них вспоминаю. Только презренная любовь к жизни смогла помешать мне выхватить мою шпагу и вонзить ее в тело толстой свиньи статхальтера Вены, который так со мной обошелся.
Вернувшись к себе, я подумал пойти рассказать об этом принцу Кауниц, несмотря на то, что он меня не знает. Я иду туда, поднимаюсь, и лакей говорит мне подождать там, где я нахожусь. Он должен там пройти, чтобы идти обедать, в сопровождении своих приближенных. Было пять часов.
Я увидел, как появился принц, и заметил с ним г-на Поло Ренье, посла моей родины. Принц спрашивает меня, чего я желаю, и я рассказываю ему coram omnibus [36] громким голосом все мое дело.
— У меня есть приказ уезжать, монсеньор, но я не подчинюсь; я молю о помощи Ваше Высочество,
— Напишите прошение; я отправлю его императрице; но я советую вам просить только приостановить действие приказа, потому что вы вызовете лишь недовольство, сказав, что не подчинитесь.
36
в присутствии всех.
— Но если милость промедлит, насилие между тем меня настигнет.
— Укройтесь у посла вашей страны.
— Увы, мой принц! У меня больше нет своей страны. Насилие законное, хотя и неконституционное, лишило меня прав гражданина и человека. Я венецианец и меня зовут Казанова.
Принц удивленно смотрит на посла, который со своим обычным смеющимся видом в течение десяти минут рассказывает ему эту историю.
Принц говорит мне, что, к несчастью, не может рекомендовать мне защиту какого-нибудь посла. На эти слова некий сеньор, ростом в шесть футов, говорит, что я могу обратиться к его посольству, потому что вся моя семья находится на службе короля, его хозяина, и что я сам ему послужил. И что это отражено в литературе.
— Это граф Вицедом, — говорит мне принц, — идите же, пишите императрице, и я передам ей ваше прошение немедленно, и если ответ задержится, обратитесь к нему. Вы будете под защитой, пока сами не решите уехать.
Приказав дать мне письменные принадлежности, принц ушел обедать.
Вот мое прошение, которую я написал и переписал набело за десять минут, и которое посол Венеции счел достойной любопытства сената Венеции, переслав ему копию:
«Мадам,
я уверен, что если, когда Ваше Императорское и Королевское Величество идет и некое насекомое говорит вам жалобно, что вы сейчас его раздавите, вы немного сдвигаете свою ногу, чтобы не лишать жизни это бедное создание.
Я насекомое, мадам, которое осмеливается умолять вас приказать г-ну Статхальтеру Шотенбаку отложить еще на восемь дней раздавливание меня туфлей В.И.К.В. Может быть, по истечении этого малого времени оно не только больше не будет меня давить, но и заберет из его рук августейшую туфлю, которую вы доверили ему только для того, чтобы давить мошенников, но не некоего венецианца, хотя и бежавшего из тюрьмы Пьомби, и глубочайше уверенного в правосудии В.И.К.В.
Написав это красивым почерком, я попросил слугу передать записку принцу. Пять или шесть минут спустя он вернулся со спокойным видом, с моим прошением в руках, говоря мне от имени принца, что тот сейчас отошлет его императрице, но просит меня оставить ему копию.
— Сейчас.
Я копирую его, передаю слуге две копии и ухожу. Я дрожу как паралитик, я боюсь, что если буду ожидать там вплоть до окончания обеда, это будет стоить мне жизни, потому что я весь пылаю от гнева, с ног до головы. Я возвращаюсь к себе и принимаюсь описывать в виде манифеста все то, что передал в руки палача Шротенбака, и что он не захотел мне вернуть. Через семь часов в моей комнате появляется граф Вицедом. Он просит меня рассказать ему всю историю девочки, которую я пошел повидать, приглашенный четырьмя стихами, в которых она обещала мне, что я найду в ней Гебу либо Ганимеда. Я даю ему тот адрес, он копирует стихи и говорит мне, что этого достаточно, чтобы доказать просвещенному судье, что я был ограблен и оклеветан мерзавцами, но, несмотря на это, он сомневается, что я найду справедливость.
— Как? Я буду обязан уезжать завтра?
— Ох, что до этого, то нет, потому что невозможно, чтобы императрица не проявила к вам милость и не дала восемь дней, которые вы у нее просите.
— Почему невозможно?
— Черт возьми! Разве вы забыли, что написали? Я в жизни не видел такого прошения. Принц читал его со своим холодным видом, затем усмехнулся и передал его мне; после меня он дал его прочесть послу Венеции, который с серьезным видом спросил у принца, отошлет ли тот его в том виде, в каком оно есть, государыне. Тот ответил, что ваше прошение достойно того, чтобы направить его Богу, если бы знать туда дорогу, и он отправил его одному из своих секретарей, чтобы тот положил его в папку и отправил немедленно императрице. После этого говорили о вас до самого окончания обеда, и мне понравилось, что посол Венеции сказал, что никто в Венеции не может понять, что вы такого могли сделать, чтобы вас сочли необходимым поместить в Пьомби. Говорили затем о вашей дуэли, но никто не мог сказать больше того, что можно было прочесть в газетах. Доставьте мне удовольствие дать мне копию вашего прошения императрице, потому что Шротембак, который держит ее туфлю, мне очень понравился.
Я сделал ему копию с оригинала, который был у меня и содержал помарки, и дал также ему копию моего манифеста.
Перед тем, как уйти, он передал мне приказ перейти поселиться у него, если мне до назначенного часу не дадут знать, что императрица оказала мне милость, о которой я просил.В шесть часов я увидел у себя графа де ла Перуза, маркиза де Лас Казаса и секретаря венецианского посольства Уччелли, который явился ко мне просить от имени посла копию моего прошения. Я отправил ему также и один из моих манифестов. Единственное, что портило слегка мой манифест, придавая ему комический вид, были четыре стиха в адресе, отчего казалось некоторым образом, что я мог направиться к дочери Почини в надежде найти там в ней Ганимеда; это неправда, но императрица, которая понимала латынь и знала мифы, могла этому поверить, и это бы мне повредило.
Я пошел спать в два часа по полуночи, сделав шесть копий. На следующий день, в полдень, пришел Хасс, сын знаменитого маэстро капеллы и известной Фаустины, секретарь миссии графа Вичедом, и сказал мне от себя, что мне нечего бояться, ни у себя, ни выезжая в коляске, но не пешком, и что он придет ко мне в семь часов. Я попросил, чтобы он мне это написал, и он сделал это для меня, а затем ушел.
Итак, наконец, приказ приостановлен, милость проявлена; это могло исходить только от императрицы. Я не стал терять времени; я восстановлю справедливость, этих бесславных убийц осудят, мне вернут мой кошелек с двумя сотнями дукатов внутри, а не так, как я видел у недостойного статхальтера, где он был не менее чем наполовину пуст. Это были мои замки в Испании, я вообразил это себе как достоверное; quod nimis miseri volant hoc facile credunt [37] , говорил знаток людского сердца Сенека в своих трагедиях. Перед тем, как отправить мой манифест императрице, императору, принцу Кауниц, всем послам, я думал зайти к графине Салмур, которая разговаривала с императрицей утром и вечером. Читатель знает, что я относил ей рекомендательное письмо. Эта дама первым делом сказала мне, что я должен перестать носить свою руку на перевязи.
37
То, чего так страстно желают несчастные, они легко получают в воображении, Сенека, «Яростный Геркулес».
— Это шарлатанство, потому что через десять месяцев вы не можете больше в этом нуждаться.
Я ответил ей, голосом и выражением лица подчеркивая удивление, что если бы мне не было в том нужды, я бы не носил перевязи, и что я не шарлатан.
— Я пришел, мадам, побеспокоить Вашу Милость по другому поводу.
— Я это знаю; но я не хочу быть в этом замешана. Вы все проказники, как ваш Томатис.
Я вышел от нее через мгновенье, не сделав реверанс. Я вернулся к себе, не понимая, как мог оказаться в таком критическом положении. Чуть не убитый, оскорбленный и мошенниками и приличными людьми, в невозможности раздавить одних и уничтожить других, лишенный правосудия, — где я нахожусь? Что я сделал? Меня высмеивают за мою повязку? Это от м-м Салмур я услышал эту новость. Если бы это был мужчина, я бы разбинтовал ему свою руку и отвесил бы ему пощечину с полным правом. Я не мог ни восстановить легкости движения, ни предотвратить опухания, если держал руку хотя бы час без поддержки. Я полностью излечился только восемнадцать-двадцать месяцев спустя после получения моей раны. Но когда я думал о слове «проказник», которым наградила меня эта полька, я чувствовал, что слишком слабо ей ответил, просто повернувшись спиной. Старуха недостойна жить, но, однако, живет уже девяносто лет. До этого дня я не знал значения слова «проказник». Каждый раз, как я слышу, как его кто-то произносит, я вспоминаю, что получил это звание от женщины, достойной моего самого полного презрения.
Г-н Вичедом пришел в семь часов сказать мне, что императрица сказала принцу Кауниц, что Шротенбак трактует как роман всю эту историю, которую я написал, чтобы оправдаться. Он уверен, что я играл в банк фараон этими мошенническими картами, которые у него в руках, и что я владею двумя руками, а моя перевязь не что иное как шарлатанство. Пойманный за руку одним из тех, кто понтировал, я был лишен по справедливости тех денег, что нечестно получил. Тот же понтёр, секретный помощник его полиции, передал ему мой кошелек, содержащий сорок дукатов, которые были надлежащим образом конфискованы. Императрица сочла себя обязанной поверить всему, что сказал ей Шротембак об этом деле, потому что даже если я прав, она может принять мою версию, только уволив Шротембака, что вызовет сильные затруднения, потому что она не найдет никого, кто захотел бы исполнять очень трудные обязанности этого человека, который вызывает много нареканий, но при этом держит Вену свободной от паразитов, которые позорят род людской.
— Вот все, что принц Кауниц приказал мне вам сказать. В конце концов, вам больше нечего опасаться. Вы уедете, когда захотите.
— У меня безнаказанно украли двести дукатов. Но если императрица из политических соображений не хочет, чтобы я затеял уголовный процесс, пусть, по крайней мере, оплатит мне мою потерю. Я вас умоляю спросить у принца Кауниц, могу ли я в приличном стиле показать государыне, что она должна мне дать это удовлетворение, как наименьшее, что я могу требовать.
— Я это ему скажу.