История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 2
Шрифт:
Мы провели день, как всегда, очень весело, и, уйдя от него, я приказал отвести себя к Исмаилу, который жил неподалеку.
Меня знали и, соответственно, пустили войти. Пройдя в то место, что было обозначено в записке, я заметил евнуха, который подошел ко мне, сказав, что Исмаил ушел, но он очень обрадуется, когда узнает, что я прогуливался у него. Я сказал, что охотно выпил бы стакан лимонаду, и он отвел меня к беседке, где я узнал старую рабыню. Евнух принес восхитительного напитка и не позволил мне достать серебра, которое я хотел подарить старухе. Затем мы погуляли у бассейна, но евнух сказал, что нам надо вернуться, указав мне на трех дам, которых приличие требовало избегать. Я поблагодарил его и поручил передать привет Исмаилу, а затем вернулся к себе, чувствуя себя довольным прогулкой и надеясь быть более счастливым в другой раз.
Не позже, чем на другой день я получил записку от Исмаила, в которой тот приглашал меня завтра на рыбную ловлю удочкой, ближе к вечеру, когда мы будем удить рыбу при ярком свете луны
Я явился в назначенный час к турку, который встретил меня с изъявлениями самой сердечной дружбы. Я был удивлен, когда, садясь в лодку, обнаружил, что мы с ним только вдвоем. Было двое гребцов и рулевой, и мы поймали несколько рыбин, которых потом ели в беседке, зажаренных в масле, при свете луны, который делал ночь более светлой, чем день. Зная свой вкус, я чувствовал себя не так весело, как обычно; я опасался, несмотря на то, что говорил мне г-н де Бонневаль, как бы хозяину не пришло в голову предложить мне знаки дружбы, подобные тем, что он захотел мне дать три недели назад, и которые я так дурно воспринял. Такая прогулка вдвоем мне казалась подозрительной, потому что не выглядела естественно. Я не мог избавиться от беспокойства. Но вот какова развязка.
— Поговорим тихо, — обратился он ко мне неожиданно. — Я слышу некий шум, который обещает нечто, что нас позабавит.
Говоря это, он отослал своих людей, затем, взяв меня за руку, сказал:
— Пойдем в павильон, ключ от которого, по счастью, у меня в кармане, но постараемся не шуметь. В этом павильоне есть окно, выходящее к бассейну, где, полагаю, в этот момент две или три моих девицы вышли искупаться. Мы на них полюбуемся и увидим очень приятный спектакль, потому что они не знают, что на них смотрят. Они знают, что за исключением меня, ни для кого в мире это недоступно.
Говоря это, он открыл павильон, ведя меня за руку, и мы оказались в темноте. Мы увидели весь бассейн, освещенный луной, в то время как мы, находясь в тени, оставались невидимы. Мы увидели почти перед глазами трех девушек, совсем голых, которые то плавали, то выходили из воды, поднимаясь на мраморные ступени; они стояли или сидели и, вытираясь, позволяли видеть себя во всех позах. Этот очаровательный спектакль сразу меня воспламенил, и Исмаил, теряя сознание от радости, убедил меня, что я не должен себя сдерживать, подталкивая, наоборот, к тому, чтобы поддаться впечатлению, которое это сладострастное зрелище должно пробудить в моей душе, сам подавая мне пример. Я, как и он, был вынужден воспользоваться своим средством, чтобы погасить пламя, зажигаемое тремя сиренами, которые, то в воде, то вне ее, не глядя на окно, казалось, затевали свои сладострастные игры только для того, чтобы зажечь зрителей, внимательно их разглядывавших. Мне хотелось, чтобы именно так и было, и это добавляло мне удовольствия, и Исмаил торжествовал, замещая собой удаленный объект, которого не мог достичь. Я должен был бы ответить ему тем же, но проявил нелюбезность воспротивиться этому, и оплатил ему неблагодарностью, поскольку не был способен на это по складу характера. Я никогда, за всю свою жизнь, не был ни настолько безумен, ни настолько упоен. Поскольку я не знал, какая из трех нимф моя венецианка, любая из трех должна была мне ее представить за счет Исмаила, который, как мне казалось, оставался спокоен. Этот парень предоставил мне самое приятное из опровержений и вкусил самое нежное мщение, но если он хотел, чтобы ему заплатили, он принужден был заплатить сам. Оставляю читателю задачу посчитать, кто из нас двоих получил больше, потому что, поскольку, как мне кажется, Исмаил понес все расходы, баланс должен был склониться в его сторону. Что касается меня, я к этому больше не вернусь, и я не рассказал никому об этом приключении. Уход трех сирен закончился оргией, и для нас, не знающих, что сказать, все закончилось смехом. Попробовав превосходных конфитюров и выпив несколько чашек кофе, мы расстались. Это было единственное удовольствие в этом роде, что я испытал в Константинополе, где воображение играло большую роль, чем реальность.
Несколько дней спустя я пришел к Юсуфу рано утром; легкий дождик помешал мне прогуляться по саду, и я вошел в залу, где мы обедали, и где я никогда никого не видел. При моем появлении поднялась очаровательная женская фигура, быстро прикрыв лицо плотной вуалью, спускающейся со лба. Рабыня у окна, повернувшаяся к нам спиной и вышивавшаяся на пяльцах, не шевельнулась. Я попросил прощения, показав, что хочу выйти, но она помешала мне, сказав на хорошем итальянском, ангельским тоном, что Юсуф, который ушел, приказал ей меня занять. Она сказала мне сесть, указав на подушку, лежащую близ двух других, более широких, и я повиновался. В то же время она скрестила ноги и села на другую, напротив меня. Я предположил, что вижу Зельми. Я подумал, что Юсуф решил уверить меня, что он не менее смелый, чем Исмаил; однако
я удивился, потому что этим поступком он доводил изобличение до максимума, и рисковал нарушить чистоту моего согласия с его проектом, сделав меня влюбленным; но я мог ничего не опасаться, потому что для того, чтобы решиться, мне надо было увидеть ее физиономию.— Полагаю, — сказала маска, — что ты не знаешь, кто я.
— Не могу догадаться.
— Я жена твоего друга в течение пяти лет, и я родилась на Хиосе. Мне было тринадцать лет, когда я стала его женой.
Очень удивленный тем, что Юсуф эмансипировался до того, что позволил мне беседовать со своей женой, я почувствовал себя свободнее, и подумывал пуститься в авантюру, но мне надо было увидеть ее лицо. Прекрасное одетое тело, голова которого была не видна, возбуждало лишь легко доступные желания, пламя, которое оно возбуждало, было подобно пламени от соломы. Я видел лишь элегантный и красивый симулякр, но я не видел в нем души, потому что легкий газ скрывал глаза. Я видел ее голые руки, форма и белизна которых ослепляли, ее кисти Алсинои dove ne nodo appar ne vena eccede (ит.) [18] , и я представлял себе все остальное, что не могли скрыть мягкие складки муслина, облекающие живую поверхность, и все должно было быть прекрасным, но мне необходимо было видеть в ее глазах, что все, что я воображаю, есть в жизни. Восточная одежда показывает все, и более того, и не скрывает ничего из жадности, подобно глазури на вазе саксонского фарфора тактично оттеняющей расцветку цветов и фигур. Эта женщина не была одета в султанские наряды, но, как арконцы с Хиоса, носила юбку, не мешающую видеть наполовину ее ноги, форму ее бедер и структуру ее высоких ягодиц, продолжающихся, сужаясь, чтобы заставить меня любоваться тонкостью ее талии, затянутой широким голубым кушаком, вышитым серебряными арабесками. Я видел высокую грудь, чье медленное, порой неровное движение говорило мне, что эти чарующие холмы живые. Два маленьких полушария были разделены узким округлым промежутком, который казался небольшим молочным ручейком, предназначенным утолить мою жажду и накормить мои губы. Моя дерзкая рука, почти помимо воли, протянувшись в восхищении, собралась было откинуть вуаль, но она помешала этому, поднявшись на цыпочки и упрекнув меня голосом, столь же величавым, как и ее поза, что остановила мою вероломную дерзость.
18
«На которых не проступало ни узелка, ни вены» — Ариосто, «Неистовый Роллан».
— Разве ты заслуживаешь, — сказала она, — дружбы Юсуфа, если нарушаешь законы гостеприимства, оскорбляя его жену?
— Мадам, вы должны меня простить. Самый ничтожный из мужчин у нас может смотреть на лицо королевы.
— Но не срывать вуаль, что его покрывает. Юсуф за меня отомстит.
При этой угрозе я решил, что пропал, вскочил на ноги и сказал ей об этом, но она успокоилась, сказала мне снова сесть и села сама, скрестив ноги, так что беспорядок ее юбки дал мне на мгновенье увидеть ее прелести, которые меня совершенно бы опьянили, если бы это зрелище продлилось еще хоть мгновение. Между тем, я осознал свою ошибку и раскаялся в ней, пожалуй, слишком поздно.
— Ты разгорячен, сказала она мне.
— Еще бы, ведь ты меня сжигаешь.
Образумившись, я стал смотреть на ее руки, не думая больше о ее лице, когда она сказала: «Вот Юсуф». Он вошел, мы поднялись; он меня успокоил, я поблагодарил его, рабыня, что вышивала, вышла, и он поблагодарил жену за то, что составила мне добрую компанию. В то же время он подал ей руку, чтобы проводить в ее апартаменты. Когда она была уже в дверях, она подняла свою вуаль и, целуя мужа, позволила мне увидеть ее профиль, но сделала вид, что не заметила этого. Я следил за ней глазами до последней комнаты. Юсуф, обернувшись, сказал мне со смехом, что предложил жене пообедать с нами.
— Я думал, — сказал я ему, — что это Зелми.
— Это слишком бы противоречило нашим обычаям. То, что я сделал, это пустяки; но я не знаю ни одного порядочного человека, который был бы настолько дерзок, чтобы оставить свою собственную дочь наедине с иностранцем.
— Я полагаю, что твоя супруга красива. Красивей ли она, чем Зелми?
— Красота моей дочери радостная и характер нежный. София горда. Она будет счастлива после моей смерти. Тот, кто женится на ней, найдет ее девственной.
Когда я рассказал г-ну де Бонневаль об этом приключении и о большом риске, которому я подвергся, осмелившись поднять ее вуаль, он заметил:
— Нет, не было никакого риска, потому что эта гречанка хотела только посмеяться над вами, разыгрывая трагикомическую сцену. Думается мне, она была раздосадована, оказавшись наедине с новичком. Вы разыграли фарс во французском духе, в котором должны были сыграть роль мужчины. Какая нужда заставляла вас посмотреть на ее нос? Вы должны были перейти к существенному. Если бы я был молод, я решился бы отомстить ей и наказать моего друга Юсуфа. Вы дали ей плохое представление о качествах итальянцев. Самая осторожная турецкая женщина испытывает стыдливость только по отношению к своей физиономии; пока лицо прикрыто, она уверена, что не от чего краснеть. Я уверен, что эта жена Юсефа держит свое лицо прикрытым каждый раз, когда он хочет развлечься с ней.