Итальянец

После входа в зал духовник держался уверенно и собранно; когда вызвали вперед римского священника, в лице монаха не дрогнул ни единый мускул, однако при виде другого свидетеля самообладание ему, по-видимому, изменило. Но прежде чем потребовались его показания, были прочитаны вслух свидетельства убийцы. В них излагались предельно сжато все основные факты, каковые далее изложены несколько более пространно.

Выяснилось следующее. Около 1742 года покойный граф ди Бруно отправился в Грецию. Его брат, нынешний духовник, давно ожидал этого путешествия, предполагая использовать его в собственных целях. Хотя мысль о чудовищном злодеянии — убийстве брата — впервые зародилась в темной душе Скедони из-за беззаконной страсти, решению осуществить его на деле способствовали многие другие соображения и обстоятельства. Среди прочих немаловажное место занимало отношение покойного графа к нему самому: это отношение, хотя и вполне оправданное, поскольку противостояло удовлетворению дурных наклонностей Скедони и выражало крайнее порицание их, вызвало у него самую черную и необоримую ненависть. Как младший брат, Скедони носил тогда титул графа ди Маринелла; еще в ранней юности он пустил по ветру свою часть отцовского наследства; лишения отнюдь не научили его благоразумию, но, напротив, подстрекнули к двуличию и возбудили страстную жажду искать преходящее утешение в тех самых привычных излишествах, которые и ввергли его в бедственное состояние. Граф ди Бруно, сам довольно стесненный в средствах, нередко оказывал брату денежную помощь; убедившись в его неисправимости и обнаружив, что деньги, с трудом отрываемые от семьи, графом Маринелла беззастенчиво проматываются (вместо того чтобы экономно тратиться на насущные нужды), он отказал брату в дальнейшей поддержке и ограничился помощью, достаточной лишь для самого необходимого.

Человеку с открытым сердцем трудно поверить, что столь разумное поведение может вызвать у кого-либо ненависть и что власть себялюбия способна так извратить всякое здравомыслие, однако Маринелла (которого впредь мы будем именовать, как и прежде, Скедони) проникся глубоким отвращением к брату, не захотевшему разориться ради кутежей младшего родича.

Скедони, приписывая вынужденную осмотрительность ди Бруно скаредности и холодному безразличию к судьбе ближнего, руководился в своей злобе не только страстью, но и определенными взглядами; взгляды эти сложились вопреки тому, что скупость и равнодушие, которые он находил в характере брата, были свойственны ему самому и проявлялись даже в доводах, какими он пытался подкрепить свои обвинения.

Взлелеянная втайне злоба питалась множеством обстоятельств и распалялась завистью — наиболее низменной и опасной из человеческих страстей; завидуя ди Бруно, обладавшему незаложенным поместьем и красавицей женой, Скедони поддался соблазну совершить злое дело, дабы самому завладеть этими сокровищами. Спалатро, нанятый им в качестве исполнителя, был ему хорошо знаком, и Скедони не опасался привлечь к преступлению сообщника, который должен был приобрести небольшой домик на отдаленном побережье Адриатики и поселиться там, живя на скромную выделенную ему сумму. Выбор пал на полуразвалившееся обиталище, привлекшее Скедони своим уединенным местоположением; именно туда впоследствии была доставлена и Эллена.

Скедони, прекрасно осведомленный обо всех передвижениях графа, время от времени сообщал Спалатро, где именно тот находится, — и после того, как ди Бруно на обратном пути пересек Адриатику от Рагузы до Манфре-донии, а затем углубился в леса Гаргано, Спалатро вместе с подручным устроил ему там засаду. Укрывшись в чаще, негодяи подстерегли графа, который путешествовал в сопровождении слуги и местного проводника, и открыли по ним огонь из пистолетов. Первые выстрелы были не слишком удачными — и граф, оглядевшись в поисках врага, изготовился защищать свою жизнь до последнего, но тут же пал, изрешеченный пулями, радом с убитым наповал слугой. Проводнику удалось бежать.

Злосчастных путешественников убийцы похоронили на месте преступления, однако подозрительность, всегда сопутствующая сознанию вины, побудила Спалатро обезопасить себя на случай возможного предательства со стороны сообщника; впрочем, какими бы мотивами он ни руководствовался, он решил вернуться в лес один; там, под покровом ночи, он перетащил тела в погреб, вырытый им под полом своего дома; таким образом, были уничтожены все улики — на случай, если бы соучастнику убийства вздумалось указать место, где были некогда погребены изувеченные останки графа ди Бруно.

Скедони придумал более или менее правдоподобную историю о кораблекрушении на Адриатике, в котором якобы погибли брат его и вся команда; никто, кроме наемных убийц, не знал об истинной причине гибели графа; ни проводник, который бесследно исчез, ни жители единственного городка, через который граф проезжал, когда высадился на берег, сроду не слыхивали о семействе ди Бруно, — следовательно, опровергнуть лживую весть было некому. Никто — не исключая, по-видимому, и вдовы графа — не усомнился в достоверности рассказа Скедони; поспешное за-юпочение брака могло вызвать некоторые сомнения, но они были слишком неопределенны и остались без последствий.

Во время чтения признаний Спалатро — и в особенности их заключительной части — Скедони испытал такой ужас и такое изумление, что не мог их скрыть; особенно удивлялся он тому, что Спалатро явился в Рим ради такого признания, однако по размышлении вынужден был признать вероятность такого поступка.

Спалатро объяснил свое желание встретиться с духовником следующим образом: прослышав, что Скедони жительствует теперь в Риме, он отправился туда будто бы с намерением облегчить совесть признанием во всех грехах, а также уличить в преступлении Скедони. Это, впрочем, не совсем соответствовало истине. На самом деле Спалатро собирался выманить у Скедони побольше денег; Скедони же полагал, что обезопасил себя от любых происков со стороны сообщника, направив его по ложному следу, — и мог ли он предполагать, что уловка, посредством которой он заставил Спалатро искать его вместо Неаполя в Риме, обернется против него самого и поможет огласке его преступлений.

Спалатро неотступно следовал за Скедони до того самого городка, где духовник провел первую в дороге ночь; далее, обогнав его, Спалатро добрался до виллы ди Камб-руска и там дожидался появления Скедони в укрытии среди развалин. Причины, побудившие Спалатро к скрытности, заставляли подозревать, что он готовит покушение на жизнь Скедони; сам Скедони считал, что, ранив сообщника, спасся от возможного убийцы. Спалатро, однако, сумел настолько оправиться от ран, что пустился в путь по направлению к Риму, тогда как духовник свернул с перекрестка на дорогу к Неаполю.

Усталость после долгого путешествия, проделанного главным образом пешком, ввергла раненого Спалатро в жестокую лихорадку, которая положила конец не только его странствию, но и самой его жизни; перед смертью он снял с души тяжкое бремя вины полным покаянием. Призванный к одру умирающего священник был испуган важностью признания и пригласил, поскольку оно касалось ныне здравствующего лица, в качестве свидетеля своего собрата. Этим свидетелем был отец Никола, прежний друг Скедони, по характеру своему склонный радоваться любым известиям, которые могли бы повести к наказанию человека, чьи усиленные посулы обернулись для него горьким разочарованием.

Теперь Скедони стало ясно, что все его умыслы против Спалатро потерпели поражение, хотя некоторые из них до сих пор оставались скрыты под покровом тайны. Следует вспомнить, что, расставаясь с крестьянином-проводником, исповедник вручил ему стилет — для защиты, как он сказал, от нападения Спалатро, буде тот встретится ему на дороге. Острие клинка было смочено адом — даже легкая царапина неминуемо влекла за собой гибель. Скедони многие годы втайне не расставался с этим смертоносным оружием — по причинам, известным ему одному. Передавая проводнику стилет, он уповал на то, что при столкновении крестьянина со Спалатро его сообщник будет убит и, таким образом, навсегда минует угроза разоблачения, поскольку второй убийца, нанятый Скедони, давно уже лежал в могиле. Все расчеты Скедони рухнули: Спалатро крестьянин не повстречал, а роковой клинок потерял по дороге домой, нарушив планы исповедника, который, обнаружив, что крестьянин догадывается о кое-каких его неблаговидных деяниях, желал бы, чтобы тот постоянно держал его при себе на случай нечаянного ранения. Не имея возможности привязать стилет к платью, крестьянин уронил его в воду, когда перебирался вброд через стремительный ручей.

Исповедь убийцы ошеломила Скедони, но потрясение его многократно возросло, когда вперед выступил новый свидетель, в котором он узнал собственного престарелого домочадца. Джованни признал в Скедони Ферандо, графа ди Бруно, которому прислуживал не один год после смерти его старшего брата. Показания его этим не ограничились: он рассказал и о кончине супруги Скедони. По словам Джованни, он помог перенести графиню в спальню после того, как Скедони ударил ее кинжалом; Джованни присутствовал также и на похоронах госпожи в церкви Санта дель Мираколи, принадлежавшей монастырю поблизости от резиденции ди Бруно. Далее Джованни подтвердил, что врачи констатировали смерть графини от последствий полученного ранения; сообщил он и о том, что сам был свидетелем бегства хозяина, когда графиня была еще жива: он исчез сразу после совершенного им убийства и с тех пор ни разу более не появлялся в своих владениях.