Итальянец

— Да, я отрицал, что сейчас являюсь неаполитанским монахом, и обратился к инквизитору с просьбой подтвердить истинность моих слов. Он заявил, что в настоящее время я вхожу в число служителей святейшей инквизиции.

Глава трибунала недоуменно взглянул на инквизитора, желая услышать разъяснения; другие члены трибунала последовали его примеру; остальные безмолвствовали со значительным видом, показывавшим, что они знают больше, нежели желают обнаружить. Инквизитор, поднявшись с места, произнес:

— Никола ди Дзампари не погрешил против истины. В Святую Палату он вступил всего лишь несколько недель тому назад. Документ из его монастыря в Неаполе удостоверяет справедливость мною сказанного; эта же бумага дала ему право присутствовать на заседании трибунала.

— Весьма удивительно, что вы не заявили о знакомстве с этим человеком ранее! — отозвался главный инквизитор.

— Святой отец, у меня были на то свои основания: вспомните, что в зале находится обвиняемый, и тогда вы их поймете.

— Я угадываю ваши мотивы, — продолжал главный инквизитор, — однако не могу ни одобрить, ни понять необходимость того, что вы сочли уместным потакать уловке Николы ди Дзампари, скрывавшего свою личность. Поговорим об этом подробнее наедине.

— Я изложу вам все свои соображения, — отвечал инквизитор.

— Итак, следует заключить, — возвысил голос глава трибунала, — что указанный Никола ди Дзампари был не-' когда другом и поверенным отца Скедони, которому он теперь предъявил обвинение. Обвинение это явно продиктовано злобой, а степень его обоснованности еще предстоит выяснить. Возникает естественный и важный вопрос: почему обвинение не было предъявлено ранее?

Лицо монаха загорелось предвкушением близкого торжества, и он немедленно ответил:

— Пресвятой отец! Как только я убедился в том, что преступление действительно было совершено, я приготовился разоблачить его виновника. Убийца признался в содеянном совсем недавно. Меж тем в здешнем узилище я обнаружил синьора Вивальди и тотчас же сообразил, чьими стараниями он угодил за решетку. Мне хорошо известны оба — и обвинитель и обвиняемый, и мне не составило особого труда определить, кто из них замышляет зло; мне вдвойне хотелось призвать Скедони на суд праведный, дабы даровать свободу невинному и покарать преступника. Ответ на вопрос, что заставило меня стать врагом моего прежнего друга, ясен: мною движет не злоба, а жажда справедливости.

Губы главного инквизитора тронула улыбка, но от дальнейших расспросов он воздержался. Столь продолжительное заседание трибунала завершилось решением вновь водворить Скедони под стражу — до тех пор, пока со всей несомненностью не будет доказана его вина или же, напротив, обнаружатся обеляющие его свидетельства. Относительно обстоятельств смерти супруги Скедони не имелось никаких других свидетельств, кроме его предполагаемых признаний во время исповеди; и хотя их было, вероятно, достаточно для предания обвиняемого суду инквизиционного трибунала, главный инквизитор, не удовлетворившись таковыми, распорядился добыть доказательства для подкрепления каждой из статей обвинения, с тем чтобы, если со Скедони будет снято обвинение в убийстве брата, найти документы, позволяющие привлечь его к ответу за кончину жены.

Скедони, покидая зал, почтительно склонился перед членами трибунала: либо, невзирая на недавние разоблачения, он и в самом деле был невинен, либо искушенность позволила ему вернуть себе обычное самообладание; во всяком случае, ничто в его поведении не указывало на отягощенную виной совесть. Черты лица его сохраняли твердость и спокойствие, держался он с достоинством. Вивальди, в продолжение почти всего допроса убежденный в том, что перед ним закоренелый преступник, теперь лишь слегка сомневался в его невиновности. Вивальди также сопроводили в прежнюю камеру, и на этом заседание трибунала было распущено.

Глава 8

Из сердца Глостера в тот час страданья Иссякнет кровь от лютого деянья, Когда в виденье тягостном предстанет Твой образ мстительный.

Коллинз

Наступил вечер, назначенный для разбирательства дела Скедони, и Вивальди вновь препроводили в зал заседания трибунала. Весь церемониал соблюдался на этот раз с особым тщанием: сам трибунал пополнился по сравнению с предыдущими заседаниями новыми членами; сидевшие за столом инквизиторы носили облачения иного покроя, нежели раньше: громадные причудливые капюшоны придавали их чертам выражение суровой жестокости. Стены по традиции были обтянуты черным; все присутствующие, включая инквизиторов, прислужников, свидетелей и узников, также были облачены в черное; призрачный свет, распространяемый вокруг лампами, подвешенными высоко к потолку, факелы, дымившиеся в руках стражников, которые стояли повсюду у дверей и по углам просторного зала, — все это сообщало собранию мрачную, зловещую торжественность.

Вивальди поместили там, откуда ему был виден весь трибунал; он мог наблюдать также за всем, что происходило в зале. Лица членов трибунала были ярко освещены отблесками пламени: факельщики расположились полукругом у ступеней возвышения, где восседали три главных инквизитора, и скамьи по обеим сторонам мест, занимаемых младшими членами суда. Алые отсветы, выхватывая из полумрака их недвижные лица, ничуть не смягчали застывшего на них выражения свирепости и неукротимой злобы; и Вивальди невольно отвел глаза.

Перед судейским барьером он заметил Скедони: менее всего юноша мог заподозрить, что этот преступник, привлеченный к ответу за убийство брата и жены, не кто иной, как отец Эллены ди Розальба!

Невдалеке от Скедони сидели исповедник Ансальдо, римский священник, который должен был выступить в качестве основного свидетеля, и отец Никола ди Дзампа-ри; Винченцио и теперь при виде этого инока испытывал нечто вроде благоговейного страха, обуревавшего его всякий раз, когда ему мнилось, будто перед ним не смертное существо, а призрак из потустороннего мира. Весь облик монаха, каждый взгляд его и каждое движение отличались необузданностью, не оставлявшей у Вивальди сомнения в том, что о нем еще станет известно много необычайного.

Из переклички свидетелей Вивальди заключил, что он тоже входит в их число, хотя он только повторил слова, сказанные отцом Николой; поскольку сам монах присутствовал на заседании, свидетельствуя против Скедони, юноша не понимал, какой вес могут иметь его собственные показания.

Не успел Вивальди назвать свое имя, как из дальнего угла зала послышался восторженный возглас: «Да ведь это мой господин! Мой дорогой хозяин!» Взглянув в ту сторону, откуда донеслось это восклицание, юноша увидел своего верного Пауло, вырывавшегося из рук стражника. Вивальди громко велел ему набраться терпения и не сопротивляться, однако его призыв, казалось, лишь побудил слугу еще отчаяннее стараться высвободиться, и через миг он, оттолкнув служителей, бросился к Вивальди, упал ему в ноги, с рыданиями обнял колени и принялся причитать: «О мой хозяин, мой хозяин! Неужели я вас наконец отыскал?»

Вивальди, не менее растроганный этой встречей, чем сам Пауло, не сразу смог ему ответить. Он, конечно же, охотно заключил бы преданного слугу в объятия, но Пауло, всхлипывая и прижимаясь к его коленям, был так взволнован, что не понимал ни слова; на сдержанные призывы к спокойствию и мягкие увещевания Вивальди он неизменно отвечал, как если бы обращался к стражникам, силой старавшимся оттащить его в сторону.

— Одумайся, Пауло, — приговаривал Вивальди. — Вспомни, где мы с тобой находимся, будь благоразумен.