Итальянец

Вивальди ошеломило это признание Скедони, хотя отчасти он и подозревал истину. Монах, как он понял, и был тем, кто оклеветал Эллену; он послужил недостойным орудием для достижения целей маркизы и удовлетворения честолюбивых замыслов Скедони; во всяком случае, необъяснимое поведение монаха в крепости Палуцци стало теперь понятным. В Скедони Винченцио теперь видел своего тайного недоброжелателя и гонителя — заклятого врага, который, как он полагал, способствовал заточению Эллены. При одной этой мысли кровь бросилась Вивальди в голову; забыв об осторожности и благоразумии, он пылко заявил, что признания Скедони изобличают духовника как скрытого обвинителя — и его самого, и Эллены ди Розальба; юноша призвал членов трибунала тщательно вникнуть в мотивы, побудившие монаха к доносу, и выслушать затем на особом заседании все, что он сам посчитает возможным открыть.

На это главный инквизитор ответил, что просьба Вивальди не останется без внимания, и распорядился продолжить расследование дела.

Инквизитор обратился к Скедони со следующими словами:

— Бескорыстная подоплека существовавшей меж вами дружеской связи получила достаточное объяснение; степень доверия, заслуженного вашими последними утверждениями, также вполне определена. Вопросов к вам больше нет, но обратимся к отцу Николе ди Дзампари и спросим, чем он может подкрепить свои обвинения. Никола ди Дзампа-ри, каковы ваши доказательства в пользу того, что именующий себя отцом Скедони является в действительности Фе-рандо, графом ди Бруно, и что он на самом деле повинен в убийстве брата и жены? Отвечайте!

— На ваш первый вопрос, — сказал монах, — я отвечу, что сам, собственными ушами — при обстоятельствах, о которых здесь излишне распространяться, — слышал, как граф ди Бруно называл себя таковым; далее, я готов предъявить кинжал, полученный вместе с предсмертным признанием от нанятого им убийцы.

— Все же это не доказательства, а только пустые утверждения, — заметил главный инквизитор, — и первое из них не позволяет нам поверить второму. Если, по вашим словам, Скедони сам именовал себя в вашем присутствии графом ди Бруно, то следует признать справедливым его заявление, что вы являлись его близким другом, иначе он не доверил бы вам столь опасную для себя тайну. Если же вы были его другом, то как можем мы полагаться на ваши слова об окровавленном кинжале? Независимо от того, обоснованы или нет ваши обвинения, вы сами повинны в предательстве, оглашая их в суде.

Вивальди никак не ожидал подобного искреннего суждения от инквизитора.

— Вот мое неоспоримое доказательство, — произнес отец Никола, протягивая трибуналу документ, содержавший, по его словам, предсмертное признание убийцы. Документ был подписан римским священником, а также им самим — и составлен, судя по дате, всего лишь несколько недель тому назад. Священник, сказал он, жив — и его можно вызвать. Трибунал отдал соответствующее распоряжение: священник должен был явиться для дачи свидетельских показаний на следующий вечер; после этого ход процесса возобновился без дальнейших помех.

— Никола ди Дзампари! — вновь обратился к монаху главный инквизитор. — Ответьте же, почему, при наличии столь очевидного доказательства вины Скедони, как собственное признание убийцы, вы сочли необходимым вызвать в суд отца Ансальдо, дабы тот подтвердил преступное деяние графа ди Бруно? Предсмертная исповедь убийцы, несомненно, перевешивает все прочие улики.

— Я призвал к вам отца Ансальдо, — ответил монах, — с тем чтобы доказать тождество Скедони и графа ди Бруно. Признание убийцы вполне доказывает, что граф подстрекал его к убийству, но не доказывает, что Скедони и есть тот самый граф.

— Однако такое доказательство мне не под силу, — вмешался Ансальдо. — Я знаю, что мне исповедался граф ди Бруно, но я отнюдь не готов утверждать, что стоящий передо мной отец Скедони был именно тем кающимся.

— Добросовестное признание! — заметил главный инквизитор, перебив монаха, который начал было что-то говорить. — Вы, Никола ди Дзампари, высказались на этот счет недостаточно ясно. Откуда вам известно, что Скедони, и не кто иной, каялся в грехах отцу Ансальдо в канун праздника святого Марка?

— Преподобный отец, именно это я и собирался объяснить, — произнес монах. — В канун праздника святого Марка я сам сопровождал Скедони к церкви Санта-Мария дель Пьянто — именно в тот час, когда и состоялась исповедь. Скедони сообщил мне, что намерен покаяться; он весь дрожал, словно в лихорадке: поведение его изобличало таившееся в нем сознание чудовищной вины; в помраченном состоянии ума он даже обронил несколько слов, выдававших совершенное им злодейство. Я расстался с ним у ворот церкви. Скедони принадлежал тогда к белому монашеству — и был облачен так, как говорил отец Ансальдо. Спустя несколько недель после исповеди он покинул свой монастырь — по причинам, до сей поры мне неведомым, хотя я и мог о них догадываться, — и перебрался в обитель Спирито-Санто, где ранее поселился и я.

— Это ничего не доказывает, — заметил главный инквизитор, — в тот же самый час, в той же церкви могли исповедаться и другие монахи того же ордена.

— Однако многое говорит и в пользу слышанного нами утверждения, — возразил инквизитор. — Светой отец, мы должны исходить не только из очевидного; не следует пренебрегать и предположениями.

— Однако сами эти предположения, — возразил главный инквизитор, — свидетельствуют далеко не в пользу человека, который предает другого на основании слов, невольно сорвавшихся у того с уст в минуту сильнейшего волнения.

«Неужели инквизитор способен на подобные движения души! — мысленно воскликнул Вивальди. — И возможно ли встретить столь достохвальное прямодушие среди членов инквизиционного трибунала!» Взирая на справедливого судью, Винченцио не в силах был удержаться от слез, катившихся у него по щекам: подобное чистосердечие, будь оно выказано даже ради его собственного блага, не^могло бы вызвать у юноши большего восхищения и благоговейной почтительности. «Неужели это инквизитор, неужели?» — повторял он про себя.

Второй инквизитор, заметно отличавшийся характером от старшего по рангу, не скрывая своего разочарования по поводу проявленной главным инквизитором снисходительности, поспешно спросил:

— Имеются ли у обвинителя еще какие-либо доказательства, свидетельствующие о тождестве отца Скедони с кающимся грешником, исповедь которого принимал отец Ансальдо?

— Да, имеются, — сурово ответил монах. — Простившись со Скедони у ворот церкви, я, согласно уговору, стал дожидаться там его возвращения. Но он появился гораздо раньше, нежели предполагалось, — в таком смятении, в каком я никогда прежде его не наблюдал. Он стремительно прошел мимо меня, и голос мой его не остановил. На монастырском подворье и внутри храма царила суматоха; едва я вознамерился войти туда с целью расспросить, что случилось, ворота внезапно захлопнулись — и доступ посторонним был воспрещен, Позднее я узнал, что монахи сновали повсюду в поисках кающегося. Впоследствии до меня дошел слух, будто переполох вызвала чья-то исповедь; отец исповедник (а им в тот вечер был именно Ансальдо) покинул свое кресло в ужасе от услышанного им через решетку и почел необходимым учинить розыск кающегося — белого монаха. Это известие, преподобные отцы, привлекло всеобщее внимание; для меня же оно значило больше, ибо мне казалось, что я знаю кающегося. Когда на следующий день я спросил у Скедони, чем вызвано было его поспешное бегство из храма кающихся, облаченных в черное, он отвечал пылкими, но темными для меня фразами и со всей настойчивостью принудил меня дать обещание (о, как я был неосторожен!) никогда никому не упоминать о его посещении церкви Санта дель Пьянто в тот вечер. Тогда-то мне и сделалось совершенно ясно, кем был тот кающийся.

— Скедони, следовательно, и вам во всем признался? — осведомился главный инквизитор.

— Нет, святой отец. Хотя я и считал Скедони тем самым кающимся, о котором распространилась молва, но о природе его преступлений я не имел ни малейшего понятия; только исповедь убийцы вскрыла ее со всей очевидностью; понятной мне стала также и причина, побуждавшая его постоянно привлекать меня на службу своим интересам.

— Итак, — заключил главный инквизитор, — теперь вы называете себя принадлежащим монастырю Спирито-Сан-то в Неаполе, а также доверенным лицом отца Скедони, который многие годы старался приблизить вас к себе. Часу не минуло с тех пор, как вы решительно все это отрицали; правда, связь со Скедони отвергали лишь косвенно, однако первое утверждение отбрасывали самым недвусмысленным образом!