Итальянская комедия Возрождения

Семпронио. Ну а еще что?

Фламминио. Жестокость двора поистине непостижима. Можно подумать, что при дворе нет иных желаний, кроме того, чтобы один или другой отправился на тот свет. И если все же случайно уцелеет кто-то, чье имущество ты себе уже присвоил, ты испытываешь все рези в животе, все боли в боку, все ознобы, которые испытывала твоя жертва, чьи доходы ты облюбовал. Что может быть хуже, как мечтать о смерти того, кто никогда тебя не обижал?

Семпронио. Истинная правда.

Фламминио. Только послушайте. Наши хозяева решили принимать пищу только один раз в день, ссылаясь на то, что две трапезы их якобы убивают; и, прикидываясь, будто закусывают со всеми только по вечерам, они в одиночку нажираются у себя в комнате. И делают они это не столько для того, чтобы казаться воздержанными, сколько для того, чтобы отвадить какого-нибудь виртуоза, который кормится за их столом.

Семпронио. Однако ведь о Медичи рассказывают чудеса.^{74}

Фламминио. Одна ласточка еще не делает весны.

Семпронио. Так-то оно так.

Фламминио. Или можно и в самом деле подохнуть от смеха, когда они тайком у себя запираются под предлогом научных занятий. Ха-ха-ха!

Семпронио. Почему ты хохочешь?

Фламминио. Да потому, что, заседая в составе представителей обоих полов, они заставляют какую-нибудь девчонку и какого-нибудь парнишку, весьма нежного и приятного, читать им философию. Однако лучше посудачим о великолепии их трапез. Повар кардинала Понцетта,^{75} приготовляя яичницу из трех яиц на две персоны, клал эти яйца, чтобы их казалось больше, под пресс, в котором зажимают складки на поповских шапочках, а когда он распускал их на сковородках, более сальных, чем ворот ризы распутного Юлиана, ветер их подхватывал и носил по воздуху, пока они не опускались на головы присутствующих наподобие диадем.

Семпронио. Ай-ай-ай!

Фламминио. Экспедитор Мальфетты — того самого расточительного прелата, который, умирая с голоду, завещал папе Льву^{76} столько тысяч дукатов, — истратил лишний байокко на покупку налима, и преподобный монсеньор хотел было заставить его отнести рыбу обратно; тогда экспедитор договорился со всеми домашними купить этого налима в складчину. Когда налима изжарили и поставили на стол, чтобы сообща насладиться, епископ, услыхав вкусный запах, прибежал и сказал: «Вот мой взнос, дайте и мне поесть».

Семпронио. Ха-ха-ха!

Фламминио. Я слышал — это не мои слова, — что настоятель Санта Мария ин Портико^{77} отмерял суп своим слугам столовыми ложками и отсчитывал им куски хлеба, выдавая столько-то по скоромным и столько по постным дням.

Семпронио. Ха-ха-ха!

Фламминио. Да! Чуть не забыл: в ваше время хозяевами в доме были мужчины, а в наше — женщины.

Семпронио. Как это — женщины?

Фламминио. Да, мессер, женщины! В одном доме — не хочу говорить в каком — рассказывают, что матери уж не знаю каких кардиналов разбавляют вино водой, платят жалованье, прогоняют слуг — словом, делают все. А когда их преподобнейшие сыночки позволяют себе излишества в совокуплении или в еде, они их одергивают, как цепных псов. А мать одного знатного прелата получает доходы своего монсеньора и отпускает ему столько-то в месяц на прожитие.

Семпронио. Иди себе с Богом! Мне все ясно. В такие времена лучше находиться в аду, чем при дворе.

Фламминио. Тысячу раз лучше, ибо в аду мучениям подвергается душа, а при дворе — и душа и тело.

Семпронио. Мы еще поговорим. Но я твердо решил скорее собственными руками задушить Камилло, чем отдать его ко двору. А теперь схожу в банк Агостино Киджи^{78} за своим жалованьем. Прощай.

ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ

Россо, Альвиджа.

Россо. Куда спешишь?

Альвиджа. Туда, сюда… места себе не нахожу.

Россо. Как? Женщина управляет всем Римом и не находит себе места?

Альвиджа. Дело в том, что моя наставница…

Россо. Что случилось с твоей наставницей?

Альвиджа. Ее сжигают.

Россо. Как это, черт возьми, сжигают?

Альвиджа. Увы! Сжигают бедняжку!

Россо. А что она натворила?

Альвиджа. Ничего.

Россо. Значит, людей сжигают ни за что?

Альвиджа. Капелька яду, которую она дала куму ради кумы, стала причиной тому, что Рим теряет такую старуху.

Россо. Люди не понимают шуток.

Альвиджа. Она, как это принято, приказала утопить в реке маленькую девочку, которую родила одна ее знакомая дама.

Россо. Сказки!

Альвиджа. Она свернула шею одному проклятому ревнивцу, разбросав по лестнице какие-то корки.

Россо. Я не дал бы и ломаного гроша за такие шуточки.

Альвиджа. Ты человек прямой, честный, и тебе я могу довериться: она оставляет меня наследницей всего своего имущества.

Россо. Это мне нравится. Но что она тебе оставляет, если не секрет?

Альвиджа. Колбы для перегонки трав, собранных в новолунье, растворы для удаления веснушек, мази для удаления родимых пятен, пузырек со слезами влюбленных, масло для воскрешения… не хотелось бы говорить чего.

Россо. Говори, ведьма!

Альвиджа. Плоти.

Россо. Какой плоти?

Альвиджа. Той, что сидит в… Ты меня понимаешь?

Россо. В гульфике?

Альвиджа. Да.

Россо. Ха-ха!

Альвиджа. Она мне оставляет повязки для подтягивания отвислых грудей, оставляет мне снадобье для зачатия и против зачатия, оставляет мне флакон девственной мочи.