Итальянская комедия Возрождения

Мастер Андреа. Носильщик, помоги этому синьору.

Мессер Мако. Учитель, разве вы меня не узнаете?

Мастер Андреа. Чтоб тебе пусто было! Ты кто?

Мессер Мако. О Господи, я пропал! Я сам себя не узнал в этой одежде! Грилло, разве я не твой хозяин?

Грилло. Клянусь телом того, от кого никогда не отрекусь, я не я, если тебя не прикончу.

Дзоппино. Отпустите этого осла. Пусть он треснет, а я заставлю его нести свою ношу. По городу объявлено, что всякий, кто опознает или захватит некоего мессера Мако из Сиены, прибывшего в Рим без паспорта и в качестве шпиона, обязан доставить его губернатору под страхом смерти. Как полагают, губернатор намерен его оскопить.

Грилло. Горе мне!

Мастер Андреа. Не бойтесь, мы наденем ваше платье на этого носильщика, и пристав, который примет его за мессера Мако, схватит и оскопит его вместо вас.

Мессер Мако. Я носильщик, носильщик, а вовсе не мессер Мако! Помогите, помогите!

Дзоппино. Хватай его, держи! Шпион, обманщик! Ха-ха! Беги за ним, Грилло, как бы чего не вышло. А то какой-нибудь пиявка банкир окажется его родственником и нас за это возненавидит. Так и вижу, как среди прилавков иной сплетник, окруженный толпой зевак, хохочет над этой проделкой.

Занавес

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Параболано, Валерио.

Параболано. Ну и что, если Россо в шутку злословил обо мне с Каппой?

Валерио. Хоть от похвал такого человека^{91} никому не прибудет и от осуждений его ни у кого не убудет, все же не следует восхищаться Россо как вместилищем всех добродетелей.

Параболано. Я восхищаюсь своим здоровьем, но не тем человеком, который услужливо стелит мне постель, и не тем, кто расторопно чистит мою одежду, и не тем, кто считается знатоком хорошего тона, и не тем, кто докладывает мне жалобы моих слуг на меня, и не тем, кто целыми днями морочит мне голову музыкой и стихами, выпрашивая и вымогая у меня подарки. Ты меня понимаешь?

Валерио. Что до меня, то я всегда выполнял обязанности верного слуги и блюстителя вашей чести, и я предпочитаю выслушивать упреки за это, чем похвалу за то, что предложил вам нечто недостойное ни вашего, ни моего положения. Но ведь недостаток общий для всех синьоров — это нежелание слышать правду или вообще что-либо толковое.

Параболано. Молчи, говорят тебе, молчи.

Валерио. Я человек прямой и потому говорю свободно.

Параболано. Успокойся, и пойдем домой.

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Россо, Альвиджа.

Россо. Теперь дело в твоих руках.

Альвиджа. Ты думаешь, мне впервой?

Россо. Ну, я-то не думаю.

Альвиджа. Тогда предоставь уж мне обо всем подумать.

Россо. А вот и хозяин. Видишь, с каким кислым лицом он смотрит на небо, скрестив руки на груди… а вот теперь покусывает палец и чешет затылок: ни дать ни взять человек, который в душе произносит проклятия.

Альвиджа. Что ты! Это верные признаки влюбленности.

Россо. О, какое дурачье эти сердечные привередники, которые все время что-то бормочут о всяких герцогинях да княгинях.^{92} Я думаю, что чертовски трудно чего-нибудь добиться от благородной дамы, и те, кто хвастается, будто чего-то добился или что-то сказал синьоре такой-то или синьоре такой-то, в конце концов довольствуются простой потаскухой.

Альвиджа. Конечно, хотя и не все эти благородные дамы одним миром мазаны и не всем это нравится, но иные воздерживаются от страха, другие — от стыдливости, некоторые — просто от лени. И никогда не бывает так, чтобы их любовью не пользовался кто-нибудь из слуг или приживальщиков, но это ради чистого удобства.

Россо. Иногда перепадает и домашним учителям, которые, пресытившись сыновьями, братьями и служанками, частенько наставляют рога мужьям своих хозяек.

Альвиджа. Ха-ха! Однако твой хозяин заметил нас.

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Параболано, Россо, Альвиджа.

Параболано. Привет почтенной парочке.

Россо. Хозяин, эта женщина хочет вручить вам ключи от Царствия Небесного.

Параболано. Вы кормилица моего ангела?

Альвиджа. Я ваша покорная служанка и кормилица той, для кого вы одновременно и жизнь, и душа, и сердце, и надежда… Чувствую, что моя любовь к воспитаннице доведет меня до геенны огненной.

Параболано. Почему же, уважаемая матушка?

Альвиджа. Потому что честь — сокровище вселенной. Но любовь к своему дитяти превозмогает даже страх перед загробными карами. Я хочу видеть мою Ливию, мою повелительницу, мою дочь живой и счастливой. По воле своей удачливой судьбы — так хочется мне выразиться — она посылает меня к вашей милости и просит вашу милость соблаговолить быть любимым ею. Но и кто бы не влюбился в столь благородного синьора?

Параболано. Коленопреклоненно хочу вас выслушать!

Альвиджа. Нет, это слишком, синьор.

Параболано. Я выполняю всего лишь свой долг.

Альвиджа. Встаньте, ибо в наше время эти ваши неаполитанские штучки всем опротивели.

Параболано. Продолжайте, почтеннейшая матушка.

Альвиджа. Мне совестно разговаривать со столь сиятельным синьором в такой старой юбчонке.

Параболано. Пусть же это ожерелье ее обновит.

Россо. Разве я не говорил тебе, что моему хозяину так же просто подарить сто скуди, как адвокату украсть тысячу?^{93} (В сторону.) Он и клопа зарезал бы, чтобы выпить из него кровь.

Альвиджа. По лицу видно.

Россо. Он ежегодно одевает нас с головы до ног во все новое. (В сторону.) Дай Бог, чтобы хоть жалованье-то выплатил!

Альвиджа. Да, таких хозяев поискать надо!

Россо. В людской у него каждый день масленица. (В сторону.) Мы в ней с голоду подыхаем.

Альвиджа. Об этом всюду говорят.

Россо. Мы все ему друзья и братья. (В сторону.) Да будь ты при последнем издыхании, все равно ласкового слова не скажет.