Итальянская комедия Возрождения
Шрифт:
Россо. А что делают с этой мочой?
Альвиджа. Ее пьют натощак через матку, и она очень хороша при месячных. Оставляет мне пергамент из шкуры нерожденного ягненка, веревку невинно повешенного, порошок для убийства ревнивцев, наговоры, чтобы сводить с ума, заклятия для усыпления и рецепты для омоложения. Оставляет мне духа, заключенного…
Россо. Где?
Альвиджа. В урыльнике.
Россо. Ха-ха!
Альвиджа. Что ты хочешь сказать этими
Россо. Да зачтется ей на том свете все то, что она тебе оставила.
Альвиджа. Дай-то Бог!
Россо. Не плачь. Слезами ее не воротишь.
Альвиджа. Уж очень мне ее жаль, Россо! Ведь как вспомню, что все, вплоть до последнего крестьянина, радовались ей при встрече, у меня сердце разрывается! Да что говорить, старуха была редкостная. Помню, к примеру, как она, не отрываясь от кувшина, выпила в «Павлине» чуть ли не шесть сортов разного вина. Ну кто бы ее осудил за это?
Россо. Да благословит ее Господь за то, что она не была из тех привередниц, которые чуть что уже морщат нос.
Альвиджа. Никогда, никогда еще не было старухи более неуемной, напористой и неутомимой.
Россо. Ну?
Альвиджа. У мясника, у колбасника, на рынке, у плиты, на реке, в бане, на ярмарке, на мосту Святой Марии, на посту Куаттро-Капре{79} и на мосту Сикста — всюду и всегда последнее слово оставалось за ней. Стражники, кабатчики, грузчики, повара, монахи и все на свете считали ее Соломонидой, Сивиллой, живой хроникой. Как дракон, рыскала она между виселицами, вырывая глаза у повешенных, и, как воительница, носилась по кладбищам, вырывая ногти у мертвецов в глухой полночный час.
Россо. И все же смерть затребовала ее к себе.
Альвиджа. И какая же была совестливая! В канун Духова дня она не вкушала мяса. В канун Рождества она постилась хлебом и вином, а в Великий пост, если не считать нескольких съедаемых ею сырых яиц, она вела себя как отшельница.
Россо. Словом, тут, в Риме, что ни день, то вешают и жгут, и от этого не убережется ни один порядочный человек, будь он мужчиной или женщиной.
Альвиджа. Ты говоришь мерзости, но ты говоришь правду.
Россо. Еще полбеды, если бы ей обкорнали только уши и заклеймили лоб.
Альвиджа. Еще бы! Это было бы терпимо, как, впрочем, и ношение митры, которую три года назад она напялила в день Святого Петра мученика. Мало того, она уселась в этой самой митре не в повозку, а на осла, чтобы соседи не говорили, что она тщеславна.
Россо. Смирившийся да возвысится!
Альвиджа. Бедняжка!
Она была нареченной сестрой «Служителей доброго вина», которых четвертовали один Бог ведает за что.Россо. Еще одна великая подлость.
Альвиджа. Поистине так.
Россо. Оставим, однако, эти вопиющие несправедливости и поговорим о более веселом. Ведь если бы ты только захотела приложить руку, мы с тобой мигом выбрались бы из болота. Мой хозяин совсем извелся по Ливии, жене Луцио.
Альвиджа. Плевал бы он с высокого дерева.
Россо. Но любовь свою он скрывает. И признался лишь случайно.
Альвиджа. Каким образом?
Россо. Во сне.
Альвиджа. Ха-ха! И что же из того?
Россо. Притворившись, будто мне ничего не известно, я хочу дать ему понять, что Ливия как кошка в него влюбилась, что ей пришлось довериться тебе и что ты ее кормилица.
Альвиджа. Поняла. Можешь не продолжать. Пойдем ко мне и заставим ее добиться своего.
Россо. Сейчас ты мне нужней, чем нужник человеку, принявшему слабительное.
Альвиджа. Входи же, черт!
Россо. Только один поцелуй, королева из королев!
Альвиджа. Оставь меня, проказник!
ЯВЛЕНИЕ ВОСЬМОЕ
Мессер Мако. Где растут такие огромные бронзовые шишки?
Мастер Андреа. В Равенне, в пиниевых лесах.
Мессер Мако. А из чего сделана эта ладья с тонущими святыми?
Мастер Андреа. Из мозаики.
Мессер Мако. А где изготовляются эти обелиски?
Мастер Андреа. В городе Пизе.
Мессер Мако. А вон на том кладбище много мертвецов? Что это значит?
Мастер Андреа. Не знаю.
Мессер Мако. До чего же мне пить захотелось!
Мастер Андреа. Слава тебе Господи! Вы словно подслушали мою мысль.
Мессер Мако. Venite, adoremus.{80}
ЯВЛЕНИЕ ДЕВЯТОЕ
Параболано. Молчать? Признаться? Молчание для меня — смерть, признание — ее презрение, ведь если я напишу ей, как я ее люблю, она может счесть для себя унизительным быть любимой человеком столь низкого происхождения; если же я умолчу о своем пламени, то моя потаенная страсть в конце концов испепелит меня.