Итальянский след

– А что в вас может напрягаться?

– Мне становится страшно, Павел Николаевич, – искренне произнес Сысцов. – Я начинаю чувствовать приближение каких-то неприятностей, событий, которых хотелось бы избежать.

– Это, видимо, оттого, что вы обладаете паранормальными способностями. Сейчас многие ощутили в себе наличие каких-то могущественных сил. Недавно я прочитал в газете, что одна старушка во сне вдруг заговорила мужским голосом, но что самое интересное – на китайском языке. Причем, как выяснили ученые, не на современном, а на древнем китайском языке! Этот язык сегодня не знает ни один китаец. Представляете, какой ужас? Оказывается, в прошлой жизни она была китайским императором! Ее пригласили в Китай, и она узнала летнюю императорскую резиденцию, но заметила, что произошли изменения в расположении беседок, представляете?

– С трудом.

– Вот-вот! А когда ученые подняли старые планы дворца, то убедились, что старушка права – беседки были расположены именно так, как она и говорила!

– Павел Николаевич, – почти простонал Сысцов, – не томите душу, скажите, пожалуйста… Что вы от меня хотите?

– Повидаться бы, Иван Иванович!

– Опять?

– Так ведь больше года не виделись!

– А мне казалось, что мы только вчера расстались.

– Да-да-да! – подхватил горестный тон Пафнутьев. – Наши годы летят, наши годы, как птицы, летят, и некогда нам оглянуться назад! Какие были песни!

– Вы считаете, нам нужно оглянуться назад? – настороженно спросил Сысцов.

– Не в такие глубины прошлого, как это удалось старушке, о которой я рассказал, но хотя бы на неделю, Иван Иванович!

– На неделю? – Голос Сысцова дрогнул. – На что вы намекаете? Что случилось в мире неделю назад?

– Иван Иванович… Так я подъеду?

– Дорогу помните?

– Дорога к вам незабываема!

– Жду. – И Сысцов положил трубку.

– Ну вот, так-то оно лучше, – удовлетворенно пробормотал Пафнутьев. В свою папку он положил величковские снимки, расчетливо сунув между ними те, что были сделаны на месте убийств. Прием, конечно, невысокого пошиба, дешевенький прием, но знал Пафнутьев и то, что часто именно на таких вот приемчиках и раскалываются самые твердокаменные люди. Как это всегда и бывает в жизни – никогда не знаешь, где у кого болевая точка, где у кого таится незащищенное нежное местечко.

Дорога на дачу действительно была хорошо знакома Пафнутьеву. Правда, не приходилось ему еще ехать по этой дороге ранней весной, но, как оказалось, и в это время года она достаточно живописна.

– Прошлый раз на этой дороге я чувствовал себя лучше, – сказал Андрей. – У нас на заднем сиденье лежала винтовка с оптическим прицелом. А сейчас, кроме вашей папки, у нас на заднем сиденье ничего нет.

– Авось! – Пафнутьев легкомысленно махнул рукой. – Времена меняются, Андрюша, времена меняются так быстро, что не успеваешь дух перевести, как оказываешься в другой стране.

– Люди меняются не так быстро.

– Авось! Он же не знает, что у нас на заднем сиденье. Весной пахнет. Вот сейчас первый раз в этом году почувствовал – весной пахнет. Где-то глубоко во мне в этот момент что-то дрогнуло, ожило и потянулось к теплу, к солнцу. С тобой такое бывает?

– Ох, Павел Николаевич, – умудренно вздохнул Андрей. – Все бывает.

– Это хорошо, – кивнул Пафнутьев. Но не понравились ему слова Андрея, не понравились. Он сказал о чем-то заветном, а тот в ответ вроде как бы пожалел его.

Ворота открылись сами по себе и сами же закрылись, едва машина проехала на участок. Выложенная причудливой плиткой дорожка вела к самому крыльцу. Трехэтажный особняк стоял на холме, и отсюда хорошо были видны изгиб реки, легкий весенний туман над просыпающимся лесом. Здесь, на возвышении, снег уже растаял и весна чувствовалась сильнее.

– Все, я пошел, – сказал Пафнутьев не то Андрею, не то самому себе.

– Ни пуха.

– К черту!

– Кстати, Павел Николаевич, может быть, это вам интересно… Только что отсюда ушла машина. Минут десять назад. Плитка еще не просохла, – Андрей показал на влажные отпечатки протектора.

– О! – откликнулся Пафнутьев.

Сысцов стоял на высоком крыльце в наброшенном на плечи пальто. Голова его была непокрыта, седые волосы развевались на ветру, глаза были профессионально радостны.

– Я вас приветствую! – сказал он с некоторым подъемом в голосе.

– Здравствуйте! – По своей привычке Пафнутьев произнес это слово громче, чем следовало, радостнее.

– Прошу! – Сысцов распахнул перед ним половинку двустворчатой двери, пропустил вперед, тщательно закрыл за собой дверь. Нынче все, входя в собственный дом, даже окруженный личным забором, дверь закрывают, не забывая задвинуть засов, повернуть ключ, опустить кнопку запора, еще раз взглянуть напоследок через встроенный глазок. Все это Пафнутьев увидел, все оценил и поворотил к Сысцову лицо приветливое и добродушное.

– Весна! – сказал он, прекрасно понимая, что произносит нечто глуповатое, на что и отвечать-то необязательно.

– Да уж… Разгулялась, – ни секунды не помедлив, ответил Сысцов. Все-таки класс у него был высокий, и говорить он мог с кем угодно, о чем угодно, в какой угодно тональности. – Прошу! – Сысцов распахнул следующую дверь, и Пафнутьев оказался в каминном зале.

В темном зеве камина плясали оранжевые огни, потрескивали дровишки, на журнальном столике стояла бутылка с золотистым коньяком, а в стеклянной ее поверхности отражался живой огонь из камина. Два приготовленных кресла ждали, пока в них опустятся усталые и понимающие друг друга тела.

– Прошу! – третий раз повторил Сысцов, на этот раз показывая на кресло.

Пафнутьев снял куртку, кепку, бросил все это на стоявший тут же диван и охотно опустился в глубокое кресло.

– Хорошо-то как, господи! – выдохнул он, оглядывая зал. – Здесь, наверное, не меньше пятидесяти метров?

– Сорок девять. Семь на семь.

Сысцов тоже опустился в кресло, взяв бутылку, молча на треть наполнил тяжелые стаканы, чуть сдвинул тарелку с холодным белым мясом и хреном. Есть своеобразный шик в том, чтобы не спрашивать у гостя, хочет ли он выпить, что именно он желает, чем привык закусывать, есть своеобразный шик в том, чтобы проявить легкий хозяйский диктат. Мол, чем богаты, тем и рады.

Пафнутьев поднял свой стакан, молча чокнулся, выпил. Подцепив тяжелой сверкающей вилкой мясо, бросил его в рот.

– Коньяк сами гоните? – спросил он.

– Да, по ночам.

– Удачная партия, – похвалил Пафнутьев.

– Неудачные я в реку сливаю.

– Это правильно. – Пафнутьев взял бутылку, вчитался, в буквочки всмотрелся, в золотые узоры, понимающе вскинул брови – дескать, живут некоторые. Этим он дал понять гостеприимному хозяину, что коньяк оценил и воздал ему должное. Заметив, что Сысцов снова потянулся к бутылке, Пафнутьев мягко его остановил. – Чуть попозже, – сказал он. И снова осмотрел зал. Лосиные рога, каменная кладка, тяжелая люстра из дубовых брусков, кованое кружево у камина, да и сам журнальный столик тоже сработан из толстых дубовых плашек – все выдавало состоятельность хозяина.

– Ну и как? – не выдержал Сысцов.

– Нет слов, Иван Иванович! Нет слов! Все, что подворачивается на язык, мелко и недостойно подобного великолепия. Если для чего-то и стоит иметь большие деньги, то только ради этого.

– Кстати, не такие уж и большие.

– Да, я понимаю, друзья подарили люстру, знакомый печник сложил камин, подвернувшийся мастер обложил все это испанской плиткой, приятель на новоселье стол приволок…

– А знаете, Павел Николаевич, вы попали если и не в десятку, то в восьмерку наверняка.