Итальянский след

– Дорогой Иван Иванович, – начал Пафнутьев с некоторой церемонностью, – хочу сообщить следующее. Как говорится, в первых строках своего письма. Я знаю имена, фамилии и паспортные данные всех этих девочек, – он постучал пальцем по снимку. – И об остальных участниках этого снимка мне тоже многое известно.

– Приятно слышать, – вставил Сысцов.

– Не надо меня перебивать. Я скажу все, что считаю нужным, независимо от того, приятно вам это слышать или не очень. Я знаю имена, фамилии и паспортные данные всех девочек, которые… как бы это выразиться поприличнее… которые побывали на уборке этих комнат. И вообще об их времяпрепровождении в этих комнатах мне тоже известно. И все за-до-ку-мен-ти-ро-ва-но, – по складам, чтобы не сбиться, произнес Пафнутьев. Он блефовал, ничего этого у него не было, но его знания и предположения позволяли блефовать, он знал, что в данный момент за этим столом разоблачить его невозможно. – У меня есть портреты этих красавиц и в несколько другом исполнении, – и Пафнутьев, порывшись в карманах, вынул пачку величковских снимков, среди которых расчетливо и безжалостно вложил снимки, сделанные в квартире Юшковой, возле мусорных ящиков, в морге во время вскрытия.

Снимки он протянул Сысцову, и тому ничего не оставалось, как взять их, хотя чувствовалось, что не хотелось, от снимков исходила какая-то злая сила, и Сысцов это чувствовал.

Но пришлось ему взять снимки и просмотреть их. Все это он проделал молча, и ни одна жилка на его красноватом породистом лице не дрогнула. Но мелкие капельки пота выступили на лбу и руки чуть заметно задрожали. Не потому, что он плохо собой владел, скорее возраст напомнил о себе.

Бросив пачку снимков на стол, Сысцов поднялся, обошел вокруг стола, взял с пола бутылку коньяка, которую совсем недавно туда поставил Пафнутьев, и, вернувшись в свое кресло, плеснул себе довольно щедрую дозу. Выпил, прижал на секунду ко рту тыльную сторону ладони, взглянул исподлобья на Пафнутьева.

– Ну, что ж, Павел Николаевич, я прекрасно понимаю ход ваших мыслей.

– Нисколько в этом не сомневаюсь.

– Но должен огорчить – все эти страсти-мордасти, – он кивнул на снимки, – не имеют ко мне никакого отношения.

– Другого ответа я и не ожидал, – рассудительно проговорил Пафнутьев.

– Так что не обессудьте, помочь ничем не могу. Но, с другой стороны, я прекрасно понимаю, что вам хочется каким-то образом втянуть меня в эту историю… Не понимаю другого – зачем? Ведь мы с вами одной крови! Вместе мы бы горы свернули! Зачем, Павел Николаевич?

– Девочек жалко.

– Этих?! – Сысцов ткнул пальцем в пачку фотографий.

– Одна из них беременная была… Хотела родить. Видимо, это кому-то не понравилось. Результат вы видели. Мне подумалось, что вы захотите помочь правосудию, может быть, у вас есть какие-то соображения на этот счет… Поделитесь.

– Нет, Павел Николаевич, боюсь, ничем помочь не смогу. Да, бывали здесь, в этом доме, время от времени девочки, которые убирали, стирали, мыли… Ну, вспомню я, что кого-то звали Маня, а кого-то Саня… И это все. Вы мне верите, Павел Николаевич?

– Конечно, нет, – буднично ответил Пафнутьев.

– Почему? – искренне удивился Сысцов.

– Эти девочки были с вами в Италии только в этом году по три раза. А вы говорите Маня, Саня… Я дал вам возможность легко и просто отбросить все мои гнусные подозрения. Вы не пожелали. Следовательно, у вас есть для этого причины. Ну что ж, пусть так. Будем работать. Спокойно, неторопливо, основательно. Вот повестка, – Пафнутьев, покопавшись в своей папочке, нашел нужную бумажку. – Распишитесь, пожалуйста, а я оторву корешок и подошью его в дело.

– Какое дело?

– Уголовное. По факту смерти Надежды Шевчук и Таисии Хмелько.

– Это те самые, которые…

– Да, те самые, которых вы только что видели на фотографиях, – Пафнутьев сунул в папку снимки, которые недавно рассматривал Сысцов. – Я прошу вас подойти ко мне в кабинет. И мы с вами, Иван Иванович, повторим сегодняшний разговор. Простите, без коньяка, но зато с протоколом.

– В качестве кого вы меня привлекаете?

Пафнутьев замер на какое-то время, потом медленно-медленно поднял голову, с бесконечным удивлением посмотрел Сысцову в глаза.

– Вопрос, конечно, интересный, – протянул Пафнутьев. – Мне и в голову не приходило задать его себе. Я считал, что единственно возможная роль для вас, Иван Иванович, это выступить в качестве свидетеля…

– И что же вам открылось в моем вопросе?

– Да неважно, что открылось, важно, что вопрос прозвучал.

– Что же здесь необычного?

– Оказывается, этот вопрос существует. Для вас. Мне представлялось, что вам просто неприятно говорить на подобные темы, а оказывается, оказывается…

– Ну?! – нетерпеливо воскликнул Сысцов.

– Оказывается, вы всерьез озабочены, в какой роли предстанете в уголовном деле.

– Когда прикажете явиться? – спросил Сысцов, прерывая пафнутьевские рассуждения.

– Завтра в девять.

– Я буду, – слова прозвучали как предложение покинуть дом.

– Понял, – кивнул Пафнутьев и, поднявшись из кресла, еще раз окинул стол взглядом – не забыл ли чего, но Сысцов понял это по-своему и усмехнулся.

– Еще глоточек? – спросил он.

– Чуть попозже, Иван Иванович, чуть попозже. За коньяк я вам искренне благодарен. Прекрасный коньяк. Впрочем, думаю, другой не пьете.

– И давно, – кивнул Сысцов.

Андрей включил мотор, едва Пафнутьев показался на крыльце. Тот сбежал по ступенькам быстро, почти весело. Сысцов не вышел его провожать, лишь подошел к двери и с силой задвинул стальную щеколду, одним этим движением выражая свое отношение к настырному гостю.

– Вы ему испортили настроение? – спросил Андрей, трогая машину с места.

– И надолго.

– Телефон бы его сейчас прослушать.

– Уже дал команду.

– Хотя он, наверное, мобильником пользуется.

– Это тоже не проблема. И потом, у меня такое ощущение, Андрей, что ничего нового я уже не узнаю. Разве что некоторые житейские подробности.

– Убийца нужен, Павел Николаевич. Всем позарез нужен убийца, от этого никуда не деться, – напомнил Андрей.

– Кому всем?

– Общественности, телевидению, газетам… У вас уже есть кто-нибудь на примете?

– Так ли уж важно, кто у меня на примете… Убийца сам вынырнет в нужный момент. Туман рассеется – вот и он стоит, тепленький. Бери его, тащи, сажай. Он сам засветится, – повторил Пафнутьев. – Отпадут ненужные подробности, уйдут случайные люди, вещи обретут истинные свои названия, и все одновременно воскликнут: «Ба! Да вот же он, касатик!»

– Хорошую картинку вы нарисовали, Павел Николаевич, – усмехнулся Андрей.

– Так бывает всегда, – Пафнутьев пожал плечом. – Есть детская сказка, «Ежик в тумане» называется. Вот так и мы, как ежик, бродим в тумане, натыкаемся на коряги, принимаем их за чудовищ, туман постепенно рассеивается, и мы убеждаемся – коряги. А солнце поднимается все выше, туман все прозрачнее, и вот наконец появляются темные фигуры. Они уже не такие страшные, какими казались в тумане, мы убеждаемся, что это просто хмыри болотные, жалкие и пугливые. Кстати, ты заметил – они пугливые.