Иван-чай: Роман-дилогия. Ухтинская прорва

Перед уходом Яков наказывал Устинье:

— Жди, я скоро обернусь! Путь немалый, но ты мне на всю жизнь выпала, как награда… Вернусь — тогда и посмотрим, тот ли охотник являлся во сне. Жди!..

Круг!

На второй день Сорокин снова начал спускаться в проклятую низину. Силы были на исходе, но он задал себе труд спокойно разобраться в странах света и, сдерживая чувство ужаса и растерянности, вновь свернул, как ему казалось, на правильную тропу.

Солнце! Солнце могло спасти его, но оно упрямо не хотело появляться на взбаламученном туманном небе. А все эти мхи и муравейники, густота веток и борода лишайников на стволах елей лишь сбивали с толку.

Федор жевал горькие, незрелые ягоды, съел несколько грибов. Ж.елудок возмущенно корчился в судорогах голода, не принимал сырья, а зеленая коловерть хвои насмешливо и бесстрастно плясала вокруг, скрывала единственно правильный, но неведомый путь. Спасения не было. Еще три дня зеленого кошмара… Еще шаг, еще усилие, еще шаг вперед: где-то должна же возродиться спасительная река!

Моросил дождь. Третий день капли лениво стучали по листьям, тучи обложили тайгу со всех сторон.

Измученный, голодный, с судорожно сведенными челюстями, с обезумевшими глазами, в тайге медленно брел человек.

Тяжелая мгла висела на щетине леса. Вокруг все было до ужаса однообразно: туман, ельник, чахлые березки, мох, валежник, снова туман…

Человек со страхом и недоверием смотрел вперед. Ловил взглядом самые дальние, заметные деревья и кочки, чтобы держать одно направление — вперед. Ему казалось, что он летит в тайге, мчится сквозь зеленую карусель, сквозь хлесткую неразбериху ветвей, но его ноги с трудом переступали по моховой влажной постели.

Из-под ног метнулся мокрый, отяжелевший глухарь. Переваливаясь, словно пьяный толстяк, он заковылял в ельник.

Человек был голоден. Он бросился за тяжелой, не взлетающей под дождем птицей, споткнулся и с тяжким стоном свалился на землю.

В изнеможении, тяжело дыша, поднялся на неверные, дрожащие ноги.

Глухарь скользнул. В голове болезненно пульсировала кровь. Возникали какие-то странные шумы, что-то шелестело вокруг призывно и знакомо, и человек спотыкался, кланялся над каждой кочкой, чтобы не потерять равновесие.

…Далекие, но уже ясно различимые, шумели аплодисменты. Словно первый майский дождь в саду, они неслись со всех сторон, окрыляли душу, поднимали бурю восторга в помутившемся рассудке. Аплодисменты! Наконец-то Федор слышал долгожданные овации! Его вызывали на авансцену, и весь мир потрясенно рукоплескал миллионами мокрых зеленых ладоней.

Его вызывали на авансцену… Он шагнул вперед и почувствовал сразу облегчение при спуске. Ельник раздвинулся, и на поляне, сквозь марево дождя, замаячила черная, разлапистая коряга. Потянуло сладковатым и тошнотворным тленом…

Круг замкнулся.

20 Общее благо

Урядник прожевал здоровенный кус семги, смачно обсосал жирные пальцы и, отвалившись к стене стал вытирать ладони лежавшим на коленях рушником Потом закурил трубку и задумался. Поступившая вчера из уезда бумага не давала ему покоя. В ней говорилось об исчезновении двух русских промышленников, которые, по слухам, направлялись в верховья соседней речушки Пожмы. Фамилия одного была Запорожцев, имя другого оставалось неизвестным. Вместе с ними потерялся безвестный проводник-коми. Полицейское управление знало также, что путники имели лодку и, следовательно, заблудиться в лесу не могли. Предполагалось убийство с корыстной целью.

Попов понимал, что выводы об убийстве были несколько поспешны, однако могло случиться и такое. В тайге время от времени появлялись беглые каторжники, от них всего можно было ждать.

Важно было взяться за это дело еще и потому, что в случае поимки грабителей можно было поинтересоваться добычей и основательно вывернуть их карманы, пока к делу приступит судебный следователь. Стало быть, дело было во всех отношениях серьезным…

Урядник испил кваску и неторопливо пошел в волостное правление, раздумывая, как лучше приступить к розыскам.

В правлении он нашел приезжего молодого человека в форменной фуражке и несколько огорчился: помощник следователя уже сидел за столом и тоже мучился проблемой розыска. Перед ним лежала папка с бумагами, а тонкие, немощные пальцы сжимали огрызок канцелярской ручки с ржавым пером. Дознание, собственно, уже началось, потому что опрошенный сторож волостного правления, покряхтывая, опасливо посмотрел в глаза урядника и отвернулся. Молодой следователь с недосягаемой высоты кивнул Попову и затеял расспросы таким надменным тоном, будто подозревал и самого урядника в этом щекотливом дельце.

«Скотина…» — заключил Попов и, сунув руку в карман штанов, показал там следователю тайную дулю. Однако молодому Шерлоку Холмсу и самому очень скоро наскучило это занятие, и он оставил урядника в покое. Они мирно разошлись, весьма довольные друг другом. Чиновник принялся записывать первые обрывочные сведения о проезжавших здесь промышленниках в протокол, а Попов вышел проветриться на крыльцо.

Дожди, прошедшие недели две тому назад, освежили землю, но после снова наступили жаркие дни, солнце калило хвойную шубу тайги, топило смолу. Опять со всех сторон потянуло дымом: где-то поблизости пожары корежили лес. Деревня вся была окутана синими космами, воняло паленой берестой, подогретой гнилью болотных трущоб.

Полагалось «принимать меры», но в чем заключались эти «меры», — никто не знал. Тайга от века ежегодно пожиралась шалым огнем, и Попов не замечал от этого никакого убытка. Он проклинал лишь наволочные дымы, от которых резало в глазах, да свою беспокойную должность, которая оправдывала себя лишь в случае энергичных действий. Бездеятельность же не приносила ничего. А между тем в государстве существовали ведь и такие должности, которые давали положение и деньги в том случае, если их обладатели преспокойно танцевали благородные танцы или отлеживались дома в постелях. Но те должности принадлежали дворянам, именитым гражданам или просто ученым прыщам вроде этого следователя, а простому человеку, даже и унтер-офицеру, нелегко было выбиться в люди.

Его невеселые мысли были прерваны неожиданным появлением путника в потрепанной охотничьей одежде и разбитых тобоках. Парень, показавшийся Попову знакомым, не торопясь шел по улице и, как видно, держал путь прямо сюда, к волостному правлению.

«Кажись, тот самый, что в понятых при Альбертини был у меня», — прикинул Попов и выжидающе уставился на усталого путника.

— Куда идешь? — спросил он.

— Куда надо. В правление, значит, иду, — невесело ответил тот и вдруг, как-то неловко подломившись, присел на порожек. — Устал я… — погодя добавил он.

— Да пошто устал-то? Время нерабочее.

— Это кому как… — опять возразил парень и принялся высекать огонек для трубки.

Урядник не любил, когда при нем проявляли хоть малую самостоятельность.

— Ты, чертов сын, может, скажешь, какое у тебя дело? — уже с угрозой подступил он, — Звать-то как?

— Позабыл? У Альбертина встречались… Яков, с Эжвы!

— А-а… Ну-ну! — насторожился Попов. — Так какое же у тебя дело в правлении?

— Убийство, — ответил Яков и протянул уряднику ствол ружья с разбитым прикладом. — А может, и не убийство, а так, тихая смерть…