Иван-чай: Роман-дилогия. Ухтинская прорва

Федор остановился.

В глубине, под щеткой ягодника и толщами сфагнума, предательски позванивала вода. Тончайшее журчание доносилось со всех сторон, как будто вся тайга была подмыта с корней множеством родников, как будто весь воздух трепетал стеклянным звоном сталактитовой пещеры. Но река на глазах исчезла. Может быть, от возбуждения начиналась галлюцинация слуха?

Надо было немедля поворачивать влево: там где-то оставались другие протоки, способные выдержать схватку с болотом…

Федор сделал несколько шагов левее, чувствуя, как под ногами слабеет подушка мха и вся земля начинает зыбиться на десяток сажен вокруг от каждого шага.

Сверху болото представлялось манящей зеленой лужайкой и не возбуждало подозрений. Но следующий шаг чуть не стоил ему жизни. Он рухнул сразу по пояс в жидкую кашу гнили, прорвав тонкий слой мха. Нечеловеческим усилием Федор откинулся назад, ружье, висевшее за плечами, удачно подвернулось, упало под ним поперек тела, и это спасло, потому что и в глубине он не ощутил ногами дна.

«Чаруса!» Это страшное слово пришло вдруг из потемок памяти: он слышал его еще с детства, от бывалых охотников, но не очень верил им. Оказывается, бывают в лесу такие западни!

Где-то в глубине струились подземные ручьи, текучая вода не давала мхам и за сотни лет окрепнуть и нарастить толстый покров. Человек, попавший в чарусу, неминуемо шел на дно. Сорокин уцелел и, выбравшись на зыбкий закраек моховины, с угрюмым безразличием осмотрел себя.

Вонючий ватный фитиль потух. С одежды струилась дегтярно-рыжая грязь. Надо было сушиться, но огня не было. И совсем неожиданно Федор обнаружил, что наступил вечер…

Ночь прошла в каком-то бреду. Комары осатанело визжали над головой, впивались в тело с привычным, изнывающим стоном, и от них не было спасения. В мешке оставалось не более фунта сухарей. На рассвете он заметил в ветвях суковатой, уродливой березки большую птицу. Это была пища. Содрогаясь от холода и страха потерять драгоценную пулю даром, Федор долго и старательно прицеливался… Глухой выстрел, казалось, увяз в сырости болота, в комарином звоне. Птица вяло свалилась вниз. Он бросился к ней, встряхнул дрогнувшими руками и тут же брезгливо разжал пальцы: это была огромная старая сова со стеклянными, круглыми глазами…

Вдалеке, издеваясь, хохотнул сыч.

До восхода солнца Федор тщетно разыскивал пыж, который должен был упасть где-то рядом и мог возвратить ему огонь. Но болото не хотело ничего отдавать человеку, оно жадно глотало все, что попадало в его бездонную прорву.

Весь следующий день прошел в попытках найти проход к недалеким соседним протокам. Федор держался верного направления, но болото угрожающе вспучивалось под ногами, всхлипывало своей утробой и отталкивало назад. Тогда он отказался от мысли пересечь гнилое поле, взял правее. Осторожно двинулся вперед, твердо веря, что болото находится слева, а там, впереди, оно неизбежно сменится обычным, здоровым лесом-беломшаником.

В пути прошел еще день. Кончился последний сухарь, и пришел голод. Под вечер, когда голодная, водянистая слюна до противной пресноты вымыла рот, а взгляд Сорокина стал сухим и острым, он услышал в кустах глухое ворчание и схватился за ружье.

Сухая валежина треснула, как выстрел, и Федору почудилось, что из-за зеленой кипени листьев на него пугливо и пронзительно сверкнули желтые глаза зверя. Он вскинул ружье и, торопясь, нажал спуск. Глаза исчезли, и лишь легкий шорох дальних кустарников да быстрая тень большой лесной кошки убедили Федора в неизбежности потери последнего патрона… А когда первый страх прошел, Федор явственно почуял вблизи острый трупный запах.

Мертвечиной несло из пологой сырой ложбинки. Сорокин машинально кинул ружье за спину и, толкаемый любопытством и голодом, стал спускаться. Моховой покров становился все податливее, опять внятно звякнула подпочвенная струя. Можжевеловые кусты напряженно застыли в вечернем покое и, казалось, сами звенели тонким, металлическим звоном натянутой до последнего предела струны…

В самой низине, у черного, обгорелого пня, Сорокин остановился: его глазам предстала необычайная, но естественная лесная картина. Моховина была разворочена копытами животного, валежник разбросан веером во все стороны, а посередине покоились обглоданные кости и рога оленя. Останки растерзанной туши шевелились, словно муравейник, и издавали этот сногсшибательный тленный запах.

Сорокин отпрянул назад и, обхватив голову руками, с ужасом побежал прочь. Следы недавней лесной трагедии долго преследовали его, и он бессознательно рвался вперед, не разбирая дороги. Кусты хлестали его влажными и прохладными листьями, ельник обдирал руки и платье, но перед глазами все стояла оленья обглоданная голова с распяленной в безмолвном вопле пастью и рогами.

Голодный ли медведь загнал бедное животное или дерзкая, кровожадная рысь неожиданно спрыгнула с кедра на хребет оленя — неизвестно. Нельзя понять и того, откуда взялся олень в этих местах. Может быть, и он был таким же беспутным бродягой, как сам Федор?

Он остановился лишь в полночь, чтобы перевести дух. И уснул на первой же болотной кочке. А утром лихорадочно обшарил пустой рюкзак, сглотнул голодную прозрачную слюну, оторопело взглянул на бесполезное ружье и в ярости хватил вдруг прикладом о ствол толстой лиственницы. Когда он покинул место ночлега, у корней векового дерева остались ствол и жалкие щепы от этой нехитрой человеческой выдумки — охотничьего ружья.

Остаток сил надо было использовать с наибольшей пользой. Поэтому Федор внимательно примечал и следы лишайника на еловых сморщенных стволах, и муравьиные кучи на лесных полянках, и число ветвей вокруг березовых стволов, неопровержимо показывающих страны света. Он старательно примечал десятки тех давно известных с детства признаков, которыми мог пользоваться лишь опытный человек и которые могли служить ориентирами лишь в своей неясной и неизвестной ему совокупности.

Весь день он шел только прямо и только вперед, все ускоряя шаги. Тайга ломилась навстречу густой щетиной еловых лап, жиденьким березняком, перекрученным буреломом, подушками цветного мха. Тайга была бесконечна, как и вчера, и третьего дня, и сотни лет назад.

Он миновал десятки верст, обошел тихую заводь чарусы и вдруг почувствовал, что ноги с облегчением начинают спускаться в ложбину, а снизу потягивает отвратительной мертвечиной…

Что за черт? Черный, обгорелый пень, развороченный мох, рога, бессильно вонзившиеся в трясину. Проклятое место звериной грызни!..

Федор бросился в сторону, как от чумы, и, испытывая гнетущий страх, направился в совершенно иную сторону, чем в прошлый раз.

Когда-то он слышал неправдоподобные рассказы о блуждании по кругу в лесных лабиринтах. Тогда он верил и не верил в это. Но это случалось так же, как случались на пути человека тайные лесные чарусы.

От старика Рочева в Лайках Яков узнал, что Гарин обретается где-то недалеко, в здешних местах. Можно было продолжать поиски инженера, но одно обстоятельство задержало его в Лайках на неопределенное время.