Иван-чай: Роман-дилогия. Ухтинская прорва

Перед рассветом он собрал остатки сил и на четвереньках подполз к Гарину.

Внутри шалаш напоминал темную яму. Человек спал, положив под голову рюкзак. Мучительная морщина исказила его лицо. В полусумраке на грязной подстилке отчетливо выделялась тонкая, жилистая шея. Зеленый хвойный лапник с могильной торжественностью топорщился вокруг головы Гарина.

«Придавить?..»

Сорокин склонился над спящим и вдруг почувствовал, как от сердца предательски отливает кровь, а вспотевшие ладони становятся невесомыми, как плавники дохлой рыбы.

— Ты… что? — Гарин испуганно поднял голову. — Ты что? — Во тьме сверкнули его глаза. — Опять?!

Сорокин привстал на колени. Его трясло.

— Прости… не могу я дальше.

— Повешу, негодяй! — взревел Гарин. — Семь бед — один ответ!

Но он уже знал, что Сорокин теперь был неопасен — он выдохся. Гарин резко отвернулся, накинул на голову полу сюртука и, глубоко вздохнув, притих. Сорокин свалился рядом, мгновенно уснул.

Над тайгой мрело хмурое, туманное утро. Откуда-то с Уральского хребта наволакивало тяжелые облака. Они клубились над вершинами тайги, сгущались в лиловую гряду. В вышине взвихривались шалые ветерки, и лес начинал гудеть подземным, угрюмым гулом…

Коми край велик. Где-то над просторами Предуралья и неведомой речушкой Пожмой собиралась гроза, а над селом Усть-Вымь вставало ясное, росистое августовское солнце. На белых колокольнях пылали золоченые кресты, несся веселый трезвон.

— Успенье пресвятыя богородицы, — сквозь дробную скороговорку колес пояснил ямщик и, сняв шапку, перекрестился. — К обедне попали…

Ирина нетерпеливо шевельнулась в телеге, поправила на коленях полы накидки.

— Поспешай, — сказала она.

На бледном, истомленном лице Ирины сухо и властно поблескивали синие глаза. В уголках губ змеились мелкие, неглубокие морщины. Она знала об этом и не старалась противиться судьбе: теперь к ее лицу более подходило выражение сиротской грусти.

Проехали холмистую луговину, проселок круто взбежал к поскотине. Лошади пошли тише, показались первые дворы, и тогда Ирину вдруг охватило беспокойство: «Куда она едет?»

— Останови на минуту, — попросила она возницу, — Я… нарву цветов.

После долгой дороги плохо слушались ноги. Ирина сошла с колеи и побрела травянистым скатом в глубь кустарников. Цветов было немного. Летние отцветали, и свежий ветерок срывал с них увядшие лепестки. В воздухе носились пушинки иван-чая и чертополоха, и только под кустиками можжевела кое-где пестрели запоздалые калужницы. Ирина нарвала луговой герани, золотой розги и в раздумье оглядела открывшуюся отсюда реку, низкие зеленые берега в тяжелой хвойной шубе кедров и елей. В мире было просторно и тоскливо… Совсем близко, на пригорке, трепетала на ветру стройная молодая осинка. Ирина задержалась на ней взглядом и вдруг заметила, что половина листвы на осине прихвачена осенним холодом. Ярко-красные пряди и желтая россыпь увядания уже осилили деревцо.

Осень?..

Ирина бегом миновала кустарники и торопливо взобралась на телегу.

— Погоняй!

Деревня встречала Ирину необычно. Улицы полнились принаряженным народом, пьяные норовили попасть под колесо и орали песни. Ограда у церкви не могла вместить всех, и у ворот волновались новые толпы. Баба в красном сарафане истошно визжала над избитым мужиком. Он пьяно корчился в ногах и размазывал по лицу кровь. Другой лез на железную ограду и, победно оглядывая толпу, размахивал руками:

— Вот это да-а! Гуляем, люди добрые… Не жалей лаптей, знай наших! Подваливай круче, всем места хватит!

От кабака несло сивухой за двадцать сажен. Ямщик придержал тут лошадей, жадно потянул носом и вопросительно оглянулся на путницу. Ирина рассеянно глядела на церковь, мелко крестилась.

Из дверей кабака вывалился клубок пьяных: урядник выставлял на улицу двух забияк, другие безуспешно пытались втолковать ему истину, неизвестную самим.

— Пошто шум? — спросил ямщик длинного детину в разорванной рубахе горошком.

Тот перегнулся назад, почесал кадык и сплюнул.

— Свадьба! Всем селом празднуем. Потому — большой человек веселится!

Ямщик оживился, схватил детину за руку:

— Кто же ето?

— Никит-Паш сына-гимназера замуж выдает… тьфу, женит! Поповну из Половников отхватил, кровь с молоком! Настасьи Кирилловны дочку. За рыжего своего… А нам все одно. Шагай и ты в кабак — Чудов за всех платит!

Ирина задохнулась, до боли в скулах стиснула зубы.

Васька Козлов женится… Месяц тому назад валялся у нее в ногах, умолял, клялся в любви… Как же так?

Мужик уже наматывал вожжи на колышек забора, намереваясь нырнуть в темное хайло трактира. Ирина спохватилась.

— Поворачивай лошадей! — вскрикнула она, позабыв про букет золотой розги и прижимая веник стеблей к груди, — Поворачивай, я… на четверть водки дам. Ну?

Ямщик опешил.

— Слышишь? Едем.

Минутой позже телега с Ириной грохотала на выезде из села и скрылась на повороте Усть-Сысольской дороги. Кованые ободья колес оставили на пыльном проселке двойной вьющийся след. Но к вечеру здесь проехали еще десятки подвод с пьяными гостями, сеном, дровами, уездным чиновником, земским фельдшером, и след затерялся в пестрой неразберихе дорожной колеи.

…С этого дня Ирина уже навсегда исчезла из нашего поля зрения. Говорят, что ее замечали в земском клубе и в библиотеке общества любителей трезвости. Другие утверждали, что видели однажды дочку покойного Прокушева в пролетке, рядом с помощником городского головы Степкой Латкиным, забулдыгой и бабником…

Однако, поскольку ни у одного из именитых граждан Усть-Сысольска, Великого Устюга и Вологды не обнаружилось впоследствии супруги с девичьей фамилией Прокушева, мы склонны думать, что судьба уготовила Ирочке благопристойное и утверждающееся со временем мирское положение — девица…

Сорокин вскочил, разбуженный страшным раскатом грома, потрясшим округу до самых коренных пластов. Молнии палили тайгу синим, мертвенным огнем, вода лилась сквозь хвойную крышу шалаша.

Федор накинул плащ, поправил на голове башлык и, скорчившись в дальнем углу, решил переждать.

Пробуждение его было столь неожиданно, что он не сразу заметил отсутствие спутника.

Фосфорический огонь молнии полыхнул прямо перед глазами, шалаш озарился разящей магниевой синевой, и только тогда он отчетливо увидел пустоту и примятую хвою у входа. Не хватало мешка и ружья Гарина.

«Куда он мог уйти? — шевельнулся спокойный вопрос. — Такая сумасшедшая погода!»

— Вы где, Гарин? — позвал Федор.

Ответа не последовало. Над лесами бушевала гроза.

— Да где же он может быть? — вслух спросил Сорокин, и вдруг острая тревога полоснула ножом. — Га-а-а-рин! — завопил он и выскочил из шалаша.

Порыв ветра сорвал с его головы капюшон. Водяные потоки ошалело ударили со всех сторон, Федор зажмурился. Пришлось вернуться в укрытие.

— Га-а-арин! — потерянно и бесцельно повторил Федор. В ответ прошумел ветер, с новой яростью зашепелявила по хвое и листве капель.