Иван-чай: Роман-дилогия. Ухтинская прорва

День только еще начинался. Река нежилась в солнечном свете. На берегу отцветали травы. Северное лето вступало в самую силу.

Григорий прыгнул в лодку, помахал старику рукой и вооружился шестом. Филипп размашисто перекрестился, столкнул утлый дощаник на воду. Деревушка покачнулась и стала медленно уплывать назад.

Гарин с Федором добрались до своей стоянки поздно вечером. Страшная усталость валила с ног. Они бросили ружья в шалаше, устроенном третьего дня на берегу близ устья ручья, и, не разводя огня, в изнеможении повалились на ворох увядших березовых веток.

Трехдневный поиск по берегам ручья вымотал их, а последняя находка, явившаяся как награда за двухмесячный труд, подействовала самым странным образом. Стало ясно, что силы иссякли.

В тот день, безуспешно промывая песок в ручье, Федор случайно заметил на поверхности воды матовые маслянистые пятна. Они медленно плыли по течению, поминутно меняя цвет и очертания, то вспыхивая на солнце радужными отблесками, то сгущаясь в дегтярно-бурые пленки. Речные волны, подхватывая эти следы, разрывали их на едва заметные пятачки, дробили в пыль — река попросту прятала их от человеческих глаз.

Друзья устроили шалаш, сложили в нем пожитки и направились по свежим следам в верховья ручья.

Три дня и три ночи без отдыха шагали искатели. Гарин, словно одержимый, рвался вперед, перебегал с берега на берег, колупал кайлом прибрежные обнажения известняков и глины, издали бросался к бурым прослойкам песчаников и сланцев в обрывах. Искал…

Но берега были обманчивы. Местами вода, подмывая берег, обнажала пласты торфа, и тогда казалось, что из-под земли струится та самая ржавчина, которую так упорно искали люди. Но от удара шестом муть дробилась на остроугольные осколки — обычная, всплывшая на поверхность гниль.

Первый выход нефти был скуден и мало порадовал уставших путников. И лишь в конце третьего дня, когда пора было делать привал или возвращаться на стоянку, под старой, облезлой горой они наткнулись на это…

О, что это было за зрелище! Гарин упал на колени в грязную водомоину и вдруг с торжествующим смешком обеими ладонями зачерпнул скопившуюся на дне пахучую дегтярную жижу.

Словно фанатичный паломник, достигший наконец священных берегов Иордана, он умывал свое разгоряченное лицо нефтью и продолжал хохотать.

— Федор! Федя, милый мой! — кричал он, и гора возвращала ему его вскрики с утроенной силой. — Наконец-то! Это дороже твоего золота, и оно уже в наших руках! Смотри!..

«…Ах-ах… три!..» — грохотало у горы эхо.

Он подкидывал пригоршни нефти над головой, весь отдавшись чувству искателя, нашедшего заповедный клад. Сорокину стало страшно. Так, наверное, ревет торжествующий лесной бык над поверженным соперником, опьяненный весенними запахами и яростью гона…

Впрочем, Гарин скоро успокоился, и они тронулись в обратный путь. Надо было перенести снаряжение к новому месту, принести лопаты и топоры для установки столбов.

Не спалось друзьям в эту августовскую ночь.

Федор распластался на ворохе зеленого лапника и, прижавшись щекой к брезентовому мешку, служившему изголовьем, слышал за ухом глухие, тяжкие удары собственного пульса. Казалось, кто-то мягко, но методично колотил в натянутый парус: тук-бух, тук-бух, тук-бух… Отчаянно болели ноги, поламывало в спине.

— Костер, что ли, развести… — вяло и бессильно сказал Гарин, глядя широко раскрытыми глазами в белую муть неба.

Никто из них не пошевелился. Усталость поборола даже голод.

Лес тоже отдыхал от дневного зноя и давней, столетней усталости. Тайга дышала размеренными вековечными вздохами, не нарушая своей застойной тишины.

В полночь Сорокин все же превозмог усталость и боль в ногах, собрал валежник, пристроил над огнем чайник.

Гарин, не поднимаясь, словно уж, подался головой к костру. С болезненным мычанием сгибал и разгибал в коленях ноги. Кружка крепкого чая вернула его к жизни. Прислонившись к старому, замшелому пню спиной, он заговорил:

— Ты понимаешь, Федор… Мне всегда казалось, что в конце концов я найду свое… Ведь не может быть, что сильный и терпеливый человек не в состоянии взнуздать судьбу, а? Вот отец мой…

Сорокин слушал. Он не только слышал слова спутника — он понимал его душу.

Что ж отец? Отец прогорел на Ухте. На ней прогорел не один он. Ухта могла подчиниться лишь железным людям, и это было ясно всякому, кто хоть раз вступил на ее берег.

— Вот… отец мой, — продолжал Гарин. — У него вначале было очень много денег, и это погубило его. Ко всякому делу следует приступать без копейки в кармане. Ты понимаешь меня?

Он закурил. Пальцы его дрожали.

— Когда человек богат, у него притупляется воля. Он не особенно страшится неудачи. Голод и решимость — залог успеха! Между прочим, — продолжал он, — знаешь ли ты историю Джона Рокфеллера? Нефтяной король начинал чуть ли не с контролера у нефтяной колонки. Это — апофеоз человеческой инициативы и настойчивости.

Сорокин усмехнулся. Он когда-то читал историю о пенсильванском короле, начавшем дело с крупной аферы.

— Сегодня мы с тобой, дружище, сидим здесь и не знаем даже, у истоков каких крупных дел находимся. И все это — мы, мы!

Тут Гарин достал из рюкзака потертую карту Вологодской губернии, разложил ее на коленях. Оба склонились над клочком смятой бумаги. Затухающий костер заливал бронзовым блеском две ссутулившиеся фигуры.

— Смотри. В верховьях Вычегды мы строим нефтепровод. Это пустяки. С Вычегды в Каму можно перегонять плоскодонные баржи по заброшенному Екатерининскому каналу. Царица была умной бабой, и жаль, что ее труды не оценили потомки. Канал, говорят, находится в плачевном состоянии, а зыряне завалили его пнями и корягами… Мы очистим русло и построим в Перми нефтеперегонный завод. Волга давно ждет нас, Федор!

В рассветном тумане мерещилось многое. Вышки над скважинами, проникшими к богатейшим пластам, караваны нефтеналивных плоскодонок, пожемская пристань и контора нефтяных промыслов Гарина и компании. Но сон неодолимо клонил к земле, слипались глаза.

Гарин, пересилив усталость, принялся делать записи в дневнике. Со времени приезда на Пожму он ни разу еще не обращался к этому молчаливому спутнику. Теперь время приспело.

Весь следующий день ушел на отдых и сборы. Лодку решено было оставить на месте.

— Третий год! — сказал Гарин на следующее утро и снова засмеялся чему-то.

Федор настороженно посмотрел в его сторону:

— Что такое?

— Мне смешно, — ответил тот. — Получилось как в сказке… Удача выпала в третий, решительный раз. Я ведь на Ухту уже в третий раз являюсь. Я, брат, знал, что главный арендатор Канкрин был здесь собакой на сене, и верил, что рано или поздно нам разрешат схватить этот край за горло. Так и вышло. Два сезона впустую потратил, а теперь поглядим, чья возьмет!