Иван-чай: Роман-дилогия. Ухтинская прорва

Они двинулись. Знакомой дорогой идти оказалось куда легче. Драгоценный берег звал к себе, и, несмотря на непролазный бурелом и кустарник, к полудню они прошли уже около десяти верст.

Солнце поднималось все выше и выжимало пот. От рюкзаков горели натертые плечи, но путь становился все короче, сил прибывало. Вот уже недалеко из-за еловых вершин показалась знакомая гора в лишайниках и сланцевых голызинах, местами поросшая кривыми, скорчившимися на самом ветряном юру березками.

За горой куковала бездомная кукушка.

Что это? Федору показалось вдруг, что, чередуясь с вскриками птицы, недалеко отрывисто раз и два тяпнул топор…

Федор напряг слух, но ничего не услышал. Стук топора не повторялся, кукушка спокойно продолжала оглашать окрестность своим бесцельным счетом.

Сорокин хотел предупредить друга, но тот уже сам внимательно прислушивался к лесным шорохам, снял почему-то с плеча ружье и шел теперь напряженной походкой, словно подкрадываясь к пугливой дичи.

От слухового напряжения звенело в ушах. Сразу обнаружились сотни неизвестных до того звуков, хлынули со всех сторон скрипы сухостоя, настороженное постукивание дятла, лепет березовой листвы и воркующий шепот воды по галечнику…

И вдруг совсем отчетливо звякнуло железо, послышалось тяжелое притаптывание земли

Гарин шагнул на поляну.

Это было наваждением, дурным сном.

В двадцати шагах, у самой воды, два человека совершали дьявольский танец, притоптывая каблуками рыхлую землю вокруг свежеотесанного и только что поставленного ими столба с кособокой деревянной табличкой. Рядом торчала лопата, вонзенная в этот ставший уже спорным берег.

Федор не успел рассмотреть ни столба, ни людей, с языческим упоением пляшущих вкруг него. В глазах его надолго отпечаталась лопата, вероломно поставленная на их пути…

«Третий год…» — мелькнуЛо в сознании Федора. Они позавчера были здесь. Этот берег принадлежал ему и Гарину. Откуда взялись чужие? Или это и в самом деле лишь дурной сон?

Богатство, словно юркая чернобурка; вильнув хвостом, исчезает на глазах. А тайга бескрайна, тайга глуха и нема, ей не выскажешь своего отчаяния и злобы!

Тайга глуха и нема, ей нет дела до человеческих мучений и разочарований, она надежно охраняет и добро и зло.

— Стреляй! — услышал Федор рядом и вздрогнул всем телом, от головы до пят. — Стреляй!

Он не успел сорвать с плеча ружье, как Гарин уже выстрелил. Один из тех двоих, у столба, высоко подпрыгнул и упал навзничь, словно подрубленный.

Другой испуганно глянул в сторону и вдруг, схватившись обеими руками за голову, бросился бежать.

Гарин разрядил второй ствол.

Заряды были медвежьи. Промаха он не знал.

Все совершилось в какое-то мгновение. Тайга все так же дышала своей непонятной и равнодушной тайной. Неудержимо постукивал дятел. Притихшая было кукушка возобновила счет…

Не глядя друг на друга, они стали подходить к столбу.

Человек в брезентовом плаще и совсем еще новых яловых вытяжках лежал вверх лицом.

Знакомые устюжские вытяжки…

Федор споткнулся. Волосы ощутимо зашевелились на голове, и он всей кожей почувствовал холодок смерти.

«Вытяжки…»

— Гриша! Гри-и-и-ша-а!!! — завыл Сорокин и упал к ногам друга.

19. Коловерть

Сорокин лежал долго.

Прильнув к земле и обняв ноги Григория, он исступленно вертел головой и прижимался щекой к дегтярной, вонючей коже сапог. Случившееся было так неожиданно, невероятно и непоправимо, что даже расчетливый и жестокий Гарин потерял на минуту самообладание.

Тайга начинала мстить. За что — он не знал, но было что-то предопределенное в этой нечаянной встрече у заявочного столба.

Два человека поплатились жизнью. Кто были эти люди? Что побудило их стать на пути Гарина, чем закончится теперь эта история? В конце концов, что остается делать, если единственный спутник потерял голову, бьется в припадке истерии и несет невероятную околесицу, выпрашивая прощения у мертвеца…

Разум Сорокина помутился. Зеленая карусель леса, отчаянный страх, острое сожаление и непрощающая власть давней дружбы подняли в его сознании бурю, и он потерял себя.

— Будь проклята жизнь, закинувшая нас в этот ад! — рвущимся, клокочущим голосом выл Федор, кусая губы. — Будь проклят золотой телец! О-о, будь я трижды проклят. Про-о-сти, Гри-и-ша!..

Они потеряли счет времени. Прошел, может быть, час, может — четыре часа, когда Гарин наконец догадался взять лопату и принялся копать яму. Надо было припрятать трупы, замести следы. Дальнейшее еще поправится.

Работа подвигалась медленно. Лопата дрожала в руках, прыгая и скрежеща на гальке. Но человек с мрачным упорством, методично вонзал ее в грунт, отбрасывал комья — копал яму другому.

Так же молча и стараясь не смотреть в сторону Федора, он отошел к кустам, подхватил под мышки отяжелевшее тело безвестного бородатого проводника в изодранном азяме и приволок к столбу.

— Помоги положить, — невнятно сказал он.

Сорокин вдруг вскочил на ноги, посмотрел помутившимся взглядом прямо перед собой, торопливо и бессильно ударил Гарина кулаком по голове.

— Назад! — взвизгнул Гарин, — Назад, ба-а-ба! Убью…

Лопата выразительно повернулась в его руках вверх теслом.

— Сядь, бедняга, — уже примирительно произнес Гарин и вытер со лба испарину. — Слабоват ты, Федор, оказался… Разве мы виноваты?

Сорокин заскрипел зубами, опустился на землю и зарыдал.

— А кто, кто же виноват? Мы — звери!

Был бред, страшный сон.

Два тела мягко шлепнулись через бровку в яму. Не теряя из виду Сорокина, Гарин торопливо заровнял могилу, присыпал песком.

— Хватит! Пошли…

Потом спохватился, отбил топором табличку на столбе и приколотил свою: «Гарин-28».

Концы были опущены в воду, а участок все же мог пригодиться в случае благополучного исхода дела с исчезновением этих двух бродяг.

— Пошли… — снова повторил он, и Сорокин заметил холодное равнодушие в его глазах.

Всю ночь Сорокина трясла лихорадка. Он порывался встать и задушить спутника, но не хватило сил. Мокрый туман стоял над рекой, давил грудь, становилось трудно дышать. Белые призраки выходили из чащобы к воде, колыхали прозрачными саванами, погружались в воду. Волос становился дыбом, и Сорокин стучал зубами, теряя ощущение реального, отдаваясь страху.